Я мечтала о жизни с тобой. Ты — одно колесо тележки. Я — другое колесо. Вместе, рядом друг с другом, мы катились бы по ухабистым возвышенностям и низменностям нашей дорожки, неся любой груз, который возложила бы на нас жизнь.
Затем, той роковой ночью, когда мои вопли разорвали на части тишину кампуса, моя скромная мечта была искромсана.
Той роковой ночью, когда ты убил их и когда сбежал, тогда другая жизнь впервые зашевелилась во мне.
Любимый мой, теперь ты предупрежден. Если ты уже оставил эту землю, то будешь знать, кто в действительности твой убийца. Да, это — я, та, которая так тебя обожает. Из-за того, что я люблю тебя, ты был выбран получателем третьего и последнего убийственного ножа кровавой судьбы. И согласно старой вере, виновна не я, носитель ножа, а виноват ты сам. Грешник порождает наказание. Что ты сделал в своей прошлой жизни, чтобы заслужить небесный гнев? Что же, спрашивается, ты сделал, мой дорогой проклятый возлюбленный, мое сердце?
Я каждый день смотрю на море и прислушиваюсь к направлению ветра. Твое тело не всплыло на поверхность воды, а кости не были найдены на изрезанном песчаном берегу.
Где ты, моя любовь?
Где ты, мой Шенто?
Суми
ГЛАВА 18
Я заморгал от ослепительно-яркого солнечного света. Как будто при виде старого друга, я хотел обнять его своими воспаленными руками. Я так долго ждал этого момента. Вечность длиною в десять дней.
Когда я мучительно хромал от крепости, мать подбежала ко мне.
— Мама! — закричал я, ускоряя шаг, чтобы встретить ее на мощеной дорожке. Каждый шаг, который я делал, отдавался острой, стреляющей болью в паху. Повреждение мочеиспускательного канала было очень сильным, и последовавшая за ним инфекция сделала мочеиспускание невыносимым, кровавым наказанием.
— Мама! — задыхался я, потому что ослаб от боли.
— О, Тан, дорогой. — Голос у нее был охрипшим.
Мы крепко обнялись в тишине. Необходимости в словах не было. Все и так было ясно.
Шофер, одетый в зеленую армейскую форму, просигналил несколько раз.
— Поторопитесь! — прокричал он.
Я посмотрел из-за ее плеча, озадаченный внезапной грубостью солдата, который работал у нас в течение нескольких последних лет.
— Не обращай внимания. Все уже не так, как прежде, — сказала мать. — Мы поговорим, когда доберемся домой.
Мы сели в автомобиль. Мать вытерла слезы с моего лица, разглядывая меня в течение нескольких секунд.
— Все будет в порядке с этого момента, сынок. — Она сделала мне знак, чтобы я ничего не говорил, указав пальцем на молодого солдата за рулем.
Я нахмурился. Случилось нечто страшное. Чем была напугана моя мать, королева Пекина? И почему? Мне не пришлось долго ждать ответа.
Охранник у входа в Жон Нань Хаи не отдал нам честь. Напротив, он плюнул нам вслед и свистнул своим товарищам, находящимся внутри бараков. Взвод охранников столпился в окнах здания, смеясь и с любопытством глядя на нас. Мать отвела глаза. Сад, с его плакучими ивами и спокойным водоемом, зарос густой высокой травой. Сорняки, которым не давали свободы прилежные ножницы старого садовника, теперь росли из всех щелей. Некоторые из них расползлись по бороздам и оккупировали лилии и розы. Гуси клевали молодые пионы, а в водоеме, который когда-то был оазисом, плавали ненужные бутылки и мусор. Автомобиль остановился, но никто не подбежал, чтобы открыть нам дверь. Водитель сидел и курил сигарету, дым которой заполнил автомобиль.
— Я помогу тебе, — сказала мать, выходя из машины. Королева пекинского общества сама шла в свой собственный особняк. Это было возмутительно.
Она сжала зубы и вытащила меня из автомобиля с силой, которую я даже не подозревал в ней.
— Старик, иди забери своего сына! — позвала она, когда мы вошли в дом.
К моему удивлению, отец был небрит, без мундира, лишь в белой рубашке, армейских зеленых брюках и сандалиях. Он выглядел осунувшимся. Его голова была опущена, а глаза щурились, как будто боялись солнца.
— Отец! — Я шагнул вперед. Волна любви заставила меня забыть о боли в паху, и я споткнулся. Отец поспешил вниз по лестнице, чтобы встретить меня. Я никогда не видел, чтобы он выглядел таким утомленным и старым.
— Сын, добро пожаловать домой. — Рукопожатие отца было все еще твердым, как у солдата, и я вздрогнул. Он обеспокоенно посмотрел на меня, останавливаясь то там, то здесь, как будто определяя, что изменилось и чего не хватает.