Когда человеку приписываются способности, которых у него никогда не будет, или когда ему устанавливается продолжительность жизни, которой в свое время не достиг и сам Мафусаил и которой человек никогда не достигнет, — тогда исчезает доверие к книге и интерес к ней{{67, 253}}.
В. Немцов, выражая беспокойство о педагогической, прагматической ценности литературы, был все же более осмотрителен:
Почему я совершенно сознательно делаю героями моих книг самых обыкновенных людей? Я хочу показать романтику героизма и работы на реальной «земной» почве: смотри, молодой друг, ты не хуже какого-нибудь двадцатилетнего техника Багрецова. И ты можешь сделать это <…>.
Я думаю, что <…> только вредят молодому читателю те, кто доказывает, что советская фантастика должна находиться в совершенно неизвестных пространствах космоса, что наши фантасты отстают от жизни, потому что лишь теперь «осмелились» полететь на Марс. <…> Что происходит с молодым читателем? Он перестает видеть в книге своего современника. Ему становятся скучны ежедневные, земные ситуации. Он весь в космосе, забыв о том, что дорога к звездам начинается на земле и проходит через целину, фабричные станки и школьные скамьи. А «Пионерская правда» печатает письмо ученика, который решил провести ближайшие каникулы на Марсе и сообщает, что мама согласна…{{65, 264}}
Однако сохранить столь отчетливо консервативные позиции было трудно, поскольку все чаще приходили сообщения о необычных достижениях науки и все сильнее возбуждался общественный энтузиазм от прекраснейших образов будущего. Емко — если речь идет о «космической теме» — выразил это Евгений Брандис:
В сочинениях об исследовании космоса иногда трудно увидеть, где кончается научная фантастика и начинается сказка, поскольку то, что еще вчера казалось странным вымыслом, сегодня воплощается в математических формулах и инженерных схемах. <…> Жизнь вынуждает писателя-фантаста смело всматриваться в будущее, далеко опережающее возможности данного времени. Даже самая буйная фантазия имеет право на существование, если только не расходится с общим направлением научного и общественного прогресса{{61, 32}}.
Также и речи не могло быть о каких-нибудь пятнадцатилетних (или несколько больших) «границах», об описании лишь технических изобретений, о суживании круга читателей до молодежи и требованиях абсолютной точности предсказаний в социальной сфере. Хотя и тут бывало по-разному. Например, сам Ефремов утверждал, что хотя точность предвидения ближайшего будущего и мизерна, однако, если иметь дело с тысячами лет и руководствоваться методологией марксизма, она существенно возрастает. Следует заметить также, что по мере усвоения консерваторами пожеланий партийного руководства, они создают все более подробные нормы толкования темы «Коммунизм», нарушить которые прогрессивный писатель не имеет права. И по мере того, как очередные выступления объясняли, какой будет грядущая эпоха, литературные критики начинают все лучше видеть, чего в ней не может быть.
Говоря коротко: реакция традиционно мыслящих литераторов на лозунг «писать о Коммунизме» имеет свою историю. На совещании 1958 года — как это видно из приведенных мнений Сартакова и Немцова (когда существовала только одна достойная внимания реализация — «Туманность Андромеды» — космической и коммунистической тем, связанных воедино) — была сдержанной. Годом позже для умеренного консерватора Брандиса сочинительство о грядущей эпохе имеет привкус освобождения от нормативных ограничений:
Ефремову удалось самое важное, он приоткрыл завесу будущего и показал нам совершенно новый мир. Мир привлекательный и прекрасный. Появление «Туманности Андромеды» <…> позволяет сделать вывод, что новое слово в научной фантастике скажут те писатели, которые смогут связать воедино наиболее прогрессивные научные и философские идеи нашего времени, иначе говоря, создать полноценное «комплексное» произведение о коммунистическом обществе, которое мы строим{{61, 61}}.
Но уже в 1960 году на совещании по научной фантастике, организованном Союзом писателей СССР, о том, что «для воспитания народа в коммунистическом духе <…> для нас было бы очень важно получить сегодня множество произведений, в которых было бы показано, как будет достигнут коммунизм в ближайшие годы, как возникнет само коммунистическое общество и как потечет его дальнейшее развитие»{{68}}, — говорил В. Сытин, не самый консервативный литератор, для которого «социальная фантастика» была столь же «научной», как и «технологическая» или «биологическая», и в этом он видел ее право на существование.