Я стою столбом.
Застыв.
И думаю: «А может ли Волф быть чудесным?!»
Однако говорю я так:
— Здорово.
У нас происходит контакт. Ее глаза затягивают в себя мои.
— В общем, да, — говорит Стеф, — постараюсь прийти.
— Хорошо. — И потом: — Слушай, просто интересно, — начинает она. Что-то обдумывает. — Руб правда так хорошо дерется, как про него говорят?
Я киваю.
Всё честно.
— Да, — отвечаю, — правда.
— А ты?
— Я? Не особенно, вообще-то…
Еще одна улыбка, и она говорит:
— Значит, завтра, наверное, увидимся.
— Отлично, — подтверждаю я. — Надеюсь.
Она поворачивается в последний раз и исчезает в доме.
Оставшись в одиночестве, я стою еще несколько секунд и направляюсь восвояси. И перехожу на бег — от адреналиновой браги, которая шипит в горле.
Может Волф быть чудесным?
Может Волф быть чудесным?
Я спрашиваю на бегу, создав в голове ее образ. «Думаю, Руб может, — отвечаю я, — когда он на ринге. Он красив, но свиреп, но буен, но чуден и красив опять и опять».
Домой я прихожу как раз к ужину.
Она со мной за столом. Стефани. Стеф. Глаза небесные. Сахарные запястья и пальцы, и волны темных волос, и ее любовь к чудесным псам на бегах.
Она, может быть, придет завтра на матч.
Она, может быть, придет.
Может быть, придет.
Она может.
Она.
Да я тронулся, не?
Кэмерон Волф.
Кэмерон Волф и еще одна девчушка, выказавшая слабенький, хиленький интерес. И он в нее уже влюблен. Он готов на все ради нее — клянется не обижать и выполнять все, чего она только пожелает. Он готов отдать всего себя.
Он всего лишь пацан, и, конечно, боль, а не счастье — вот что его ждет.
Или будет иначе?
Может ли?
Будет ли?
Не знаю.
Предвкушаю и надеюсь. Думаю об этом весь вечер. И даже в кровати она под одеялом рядом со мной.
У той стены Руб опять считает свои финансы.
Держа банкноты в вытянутых руках, он глядит на них, будто бы убеждая себя в чем-то.
Теперь и я смотрю, и мне интересно, что такого он там видит.
— Видишь деньги, — говорит Руб. — Это не триста пятьдесят долларов. — Он впивается в них глазами. — Это семь побед.
— Эй, Руб?
Тишина.
— Эй, Руб? Руб?
Сегодня ночью есть только я и она, у меня под одеялом.
Отзвуки образов.
Они пляшут на потолке, а во мне растет надежда.
Золотые зайчики будущего во тьме темноты.
Последняя попытка:
— Эй, Руб? Руб?
Бесполезно.
Все, что мне остается, — надеяться, что завтра я буду драться хорошо и что она все-таки придет.
— Но она ненавидит драки, — говорю я себе. — Зачем же она пойдет? — И новые вопросы: — Затем ли она придет, чтобы посмотреть на меня?
Образы повсюду.
Ответов — нигде.
И тут, в глухой ночи, в слушающей тьме, Руб произносит такие странные слова. Фразу, которую я по-настоящему пойму лишь много позже.
Он говорит:
— Знаешь, Кэм, я вот думал об этом, и мне кажется, что твои деньги мне нравятся больше моих.
И мне остается лежать в кровати, думать без слов. Думать.
13
Иногда мне хочется иметь кулаки получше. Попроворнее, и чтобы руки были ловчее, а плечи крепче. Обычно такие мысли посещают меня в постели, но сегодня они приходят, когда я сижу в раздевалке, дожидаясь вызова на ринг. Не знаю. Но вот жаль, что я не Громобой. А вот бы так идти сквозь толпу и взбираться на ринг, чтобы побеждать, а не просто драться.
— Кэмерон.
Вот бы уметь посмотреть противнику в глаза и заявить, что я его прикончу.
— Кэмерон.
Вот бы стоять над ним и приказывать: «Вставай!»
— Кэмерон!
Наконец Рубу удается захватить мое внимание. Для этого приходится шлепнуть меня по плечу — прорваться сквозь облако грез. Я сижу в раздевалке, ветровка накинута, дрожу. Перчатки висят на руках мертвым грузом, и, кажется, я рассыпаюсь на части.
— Ты идешь на ринг или что? — Руб встряхивает меня.
«Она здесь», — думаю я, и на этот раз говорю это и вслух. Своему брату. Тихонько.
— Она здесь, Руб.
Он смотрит на меня внимательнее, не понимая, о ком это я.
— Здесь, — продолжаю я.
— Кто?
— Ну, Стеф, та самая, знаешь?