В следующей схватке я, к собственному удивлению, побеждаю — по очкам.
Сразу после меня Руб отправляет Головореза на койку — в середине четвертого раунда.
Через неделю я проигрываю в пятом раунде, а последний перед схваткой с Рубом бой выдается хорошим. Деремся в Марубре, и, вспоминая свой первый матч, я на этот раз выхожу на ринг и бью без малейших колебаний. Я больше не боюсь огребать. Может, я привык. А может, просто знаю, что для меня все скоро закончится. Парень, с которым мы боксируем, не выходит на последний раунд. У него ватные ноги, и я ему сочувствую.
Я знаю, каково это — когда не хочешь выходить на последний раунд. Знаю, каково это — изо всех сил стараться просто устоять, куда там даже подумать о том, чтобы бить самому. Я знаю, каково это — когда страх сильнее физической боли.
Позже, наблюдая за поединком Руба, я кое-что замечаю.
Я обнаруживаю, почему никто не может его побить и даже не имеет шансов. Просто никто из соперников и не думает, что может его победить. Не верит в это и не хочет этого с нужной силой.
Чтобы выстоять перед Рубом, нужно верить, что можешь его побить.
Проще сказать, чем выполнить.
— Эй, Кэм?
— Пора бы уже.
— Что пора?
— Тебе начать разговор.
— У меня есть что сказать, кое-что важное.
— Ну?
— Завтра сознаемся.
— Ты уверен?
— Да, уверен.
— А когда?
— После ужина.
— Где?
— На кухне.
— Заметано.
— Ладно. А теперь заткнись. Я хочу спать.
Позже, когда он принимается храпеть, я говорю ему:
— Я собираюсь тебя уделать.
Но в душе я не слишком в это верю.
16
Деньги лежат на кухонном столе, и мы все смотрим на них. Мать, отец, Сара, Руб и я. Тут вся наша казна. Банкноты, монеты, всё. Мать приподнимает Рубову долю: примерно понять, сколько там.
— Всего около восьми сотен, — поясняет Руб. — Вместе с Кэмероновыми.
Ма хватается за голову. Такой вечерок четверга — не по ней, она встает и идет к раковине.
— Меня, кажется, сейчас вырвет, — говорит она, наклоняясь над раковиной.
Отец встает, шагает к ней, обнимает.
Безмолвных минут через десять они возвращаются к столу. Клянусь, этот стол видел, наверное, все. Все важное, что только происходило в нашем доме.
— Ну и сколько это уже продолжается? — отрывисто спрашивает отец.
— Ну, давно. Где-то с июня.
— Это правда, Кэмерон? — Теперь мама.
— Да, правда. — Смотреть на нее я не в силах.
Миссис Волф, однако, на меня смотрит.
— И эти все синяки оттуда?
Я киваю.
— Да.
И продолжаю.
— Мы и во дворе боксовались, но только ради тренировки. Когда начали, мы решили, что нам всем нужны деньги…
— Но?
— Но, по-моему, дело сразу было не в деньгах.
Руб соглашается и добавляет от себя. Говорит:
— Знаешь, мам, просто мы с Камероном видели, что у нас происходит. Видели, что творится с нами. С отцом, с тобой, с нами всеми. Выживали же, барахтались в море, и вот… — Его лихорадит. Он горячится все высказать, как есть. — Мы хотели что-то делать, чтобы выкарабкаться, чтобы у нас все стало, как было, хорошо…
— Даже если нам всем будет стыдно? — перебивает мать.
— Стыдно? — Руб взглядом боксирует с ней. — Ты б так не говорила, если бы видела Камерона на ринге, как его валят, а он поднимается и снова в бой! — Руб почти кричит. — Ты бы от гордости на колени упала. Ты бы всем стала говорить, что это твой сын, и он не сдается, потому что ты его так воспитала!
Ма задумывается.
Глядит сквозь стол.
Она представляет, но видит только боль.
— Как ты все это выносил? — умоляюще спрашивает она меня. — Как ты это терпел неделю за неделей?
— А ты как? — спрашиваю в ответ.
Это действует.
— А ты? — обращаюсь к отцу.
А ответ такой: мы не сдаемся, потому что так живем. Не знаю, может это инстинкт, но мы все такие. Всюду люди живут так. Особенно люди вроде нас.
Почти все кончено, и я предоставляю Рубу нанести нокаутирующий удар. И он наносит. Он говорит: