Рубака Рубен Волф. Его бой — в душе. Рубаки Рубена. Как и у всех нас.
Драться с Рубеном Волфом. Это не драться против него, нет. Это что-то другое…
— Живой? — спрашивает он. Шепотом.
Я не отвечаю. Я только плачу брату в горло и вишу у него на плечах. Кисти рук у меня онемели, вены горят. Сердце — гиря, болит, и где-то в нем я могу представить обиду побитой собаки.
Я понимаю, что больше ничего не произошло. Бьет гонг, и все кончено. Мы стоим посреди ринга.
— Закончили, — говорю я.
— Знаю, — Руб улыбается. Я это чувствую.
И даже в следующие минуты, пока мы возвращаемся в раздевалку сквозь гудящую толпу, момент тянется. Он несет меня до раздевалки, помогает переодеться и вместе со мной ждет, ждет появления Руба.
Сегодня мы отвалим поскорее — в основном, из-за мамы. Мы все встречаемся в фургоне.
На улице холодный воздух бьет меня по щекам.
Домой мы опять едем в полном молчании.
На крыльце миссис Волф останавливается и обнимает нас обоих. А еще она обнимает отца. И они заходят в дом.
А мы, стоя на улице, все же слышим, как Сара спрашивает с кухни:
— Так кто победил?
И ответ мы слышим:
— Никто.
Это отец.
Ма окликает нас из кухни.
— Ужинать будете, парни? Я грею!
— А что там? — спрашивает Руб с надеждой.
— Как всегда!
Руб оборачивается ко мне и говорит:
— Опять проклятый гороховый суп. По-зорище.
— Да, — соглашаюсь я, — но он отличный все-таки.
— Да знаю.
Я открываю сетчатую дверь и иду на кухню. Я смотрю, что там творится, и запах домашней обыденности пробивается мне в нос.
— Эй, Руб?
Мы на крыльце, хлебаем в потемках гороховый суп.
— Чего?
— Ты через пару недель выиграешь титул в легком весе, да же?
— Наверное, но на будущий год я не играю. Перри скажу скоро. — Смеется. — А отличный это был замес до поры, а? Перри, поединки, все такое.
И я вдруг тоже почему-то смеюсь.
— Ага, типа того.
Руб с отвращением глядит в свою тарелку.
— Сегодня вообще какой-то кошмар.
Нагребает ложку и выливает обратно в суп.
Проезжает машина.
Гавкает Пушок.
— Мы идем, — кричит Руб. Поднимается на ноги. — Давай тарелку.
Он уносит тарелки в дом, возвращается, и мы спускаемся с крыльца, чтобы выгулять чертова Пушка.
В воротах я останавливаю брата.
Я спрашиваю его:
— А чем ты займешься, когда закончишь с боксом?
Он отвечает не раздумывая:
— Погонюсь за своей жизнью и поймаю ее.
Мы накидываем капюшоны и выходим.
Улица.
Мир.
Мы.
Когда псы плачут
Особенная признательность Анне Макфарлейн за ее веру в мои строчки
Посвящается Скаут и маме с отцом
1
Наморозить кубиков из пива придумал не я, а подружка Руба.
Начнем отсюда.
Ну а боком это вышло мне, так получилось.
Понимаете, я всегда думал, что настанет момент, и я повзрослею, но тогда он еще не настал. И было, как было.
Я совершенно честно спрашивал себя, придет ли такой час, когда Кэмерон Волф (это я) возьмется за ум. Мне виделись проблески другого меня. Другого, потому что в эти мгновения я думал, что и впрямь стал молодцом.
Правда, впрочем, была плачевна.
Это она, правда, сообщала мне со скребущей беспощадностью, что я остаюсь собой и благополучие мне вообще-то не свойственно. За успех мне приходилось драться, среди отзвуков и набитых троп моего сознания. Редкие моменты путевости мне, можно сказать, приходилось подбирать, как объедки.
Я рукоблудничал.
Чуток.
Ладно.
Ладно.
Постоянно.
(Некоторые говорили мне, что не стоит так вот сразу признаваться в подобных делах, мол, людей можно оскорбить. Что ж, на это я могу сказать одно: чего скрывать-то? Зачем, ведь это правда? Иначе ведь, блин, и смысла нет, верно?
Или есть?)
При этом, конечно, я мечтал, как меня будет трогать какая-нибудь девочка. Мне хотелось, чтобы она смотрела на меня не как на грязного, оборванного — то ли улыбка, то ли оскал — подпёска, который пытается произвести впечатление.
Ее пальцы.
В моем воображении они всегда были нежными, скользили мне по груди к животу. Ее ногти касались бы моих бедер, слегка, от них у меня бежали бы мурашки. Я постоянно это представлял, но не согласился бы, что причиной тут чистая похоть. И вот почему: в моих мечтах руки девушки в конце всегда оказывались у моего сердца. Всякий раз. Я говорил себе, что там я и хочу, чтобы она меня касалась.