Штефан умолк. Поднявшись, с тяжким вздохом перешел на левую сторону часовни и преклонил колена перед образом пречистой. Возбуждение и гнев, томившие его, постепенно утихли.
— Давным-давно, когда я был нищим скитальцем, — заговорил он, пристально вглядываясь в туманную даль минувшего, — мы с моим отцом Богданом Мушатом сделали однажды привал на берегу моря. Государь дал мне, несмышленому отроку, много полезных наставлений. Должно быть, бог открыл ему, что умрет насильственной смертью, и потому он повел меня в глинобитную церковку, построенную в тех пустынных местах, по которым мы скитались. Монах отслужил обедню, после чего родитель мой повелел мне преклонить колена и связал меня страшной клятвой. «Когда ты станешь господином отчины и дедины своей, — сказал отец мне, — помни, что жить тебе не вечно. В первый же день воздай хвалу Христу, а во второй обнажи меч. Ибо такова господня воля, воздвигшая Молдавское княжество».
— Государь, — молвил с легкой печалью в голосе архимандрит, — все это ты уже говорил мне, грешному, на исповедях. И я, не переставая, денно и нощно молился о ниспослании тебе победы. Господь благословляет дело, задуманное тобой. Прежде чем обрушиться на измаильтян, меч твой поразил тех жалких людишек, что не поняли исконного назначения этой земли и погрязли в разврате. Попы князя молдавского чтили одни лишь праздники; бояре князя молдавского брали дань с купцов, обирали народ, бражничали сверх меры, уводили жен и дочерей честных христиан. Ты, государь, мечом утвердил в Молдове крепкий закон, и душа моя возрадовалась. Ибо для того издревле поставлены князья, как ты изволил тут говорить. До нынешнего дня я думал, что мне говорить об этом не следует. Нынче же думаю — снят с меня запрет. И потому смиренно прошу выслушать меня. Пятнадцатилетним отроком я состоял в Сучавской митрополии. И был служкой в этой часовне. Позднее мой владыка отправил меня в Царьград в учение. А в те годы, о коих говорю, я видел господаря Александру Доброго на смертном одре. К нему вошел для совершения таинства причастия преосвященный митрополит Георгий, и вслед за ним со святыми дарами вошел и я. В палате не было никого, кроме древнего монаха, схимника по виду. Помню, был он подпоясан лыком и обут в постолы из кабаньей неочищенной шкуры. Запрятав руки в рукава рясы, он стоял, склонившись над государем. Борода доходила ему до колен. Глаз под нависшими бровями нельзя было различить. Отроков выслали из палаты. Бояр попросили оставить государя наедине со схимником. Войдя, я понял, какое дано повеление, и было отступил к двери. Но схимник обернулся ко мне, выпростал ладонь, из рукава и сделал мне знак, чтобы я остался.
— Да будет чистый отрок свидетелем, — сказал он. — Пусть услышит, запомнит и молчит, покуда господь не повелит ему заговорить. Ты уходишь, князь, в безбурную гавань, где нет земных воспоминаний, и скоро умолкнешь навеки. Я волю молчать и попу твоему (так назвал он митрополита). Впрочем, и ему недолго осталось жить; скоро последует за тобой. Пришел я потому, что прислали за мною в горы двух гонцов твоих, княже. Должно быть, ты хочешь услышать от меня, что будет завтра во владениях твоих. Покуда были у тебя силы, ты забывал об одиноких схимниках, что живут в горах. А ведь они благословили первых князей Молдовы. Теперь ты вспомнил о них. А я уже давно приглядываюсь к тебе, княже, и в моих видениях мне открываются один беды. О, Александру-водэ, ты забыл в своей гордыне и сытости, зачем вы божьим промыслом поставлены, зачем дано вам владеть сей землей. Ведь первый князь, Драгош, и второй, Богдан, были связаны великой клятвой и у них обоих на правом плече стояло огненное клеймо. И посланы они были сюда, в далекий край предгорья, защиты ради христианства.
Государь Александру-водэ сделал знак, что хочет говорить.
— Да смилуется творец над моей душой, — проговорил он. — Если я в чем повинен, отпустите мне грехи мои, освободите от вечной кары. И еще хочу знать, что будет после меня.