Господарь сделал знак рукой, словно хотел отмести от себя все эти имена.
— Когда воротимся, пусть княгиня и ее дочка предстанут пред нами, — проговорил он.
Услышав этот ледяной голос, Ионуц Ждер содрогнулся.
— Передайте мое повеление Григорашку Жоре, — добавил князь.
«Если с Настой случится беда — мне не жить», — думал в отчаянии Ионуц.
Князь сделал новый знак. Княжич и все остальные отступили на несколько шагов, оставив его одного. На глаза Штефана набежала тень новых печалей и тяжких мыслей. Прежде чем созвать своих сановников на военный совет и выслушать вестников, нагонявших его в пути, он жаждал всей своей удрученной душой и усталым телом вышнего озарения и утешения. Отец Амфилохие зажег свечу у серебряного складня и прошептал своему господину слова псалма на эллинском языке, столь же сладкозвучные, как и на языке наших дедов.
Князь осенил себя крестом и, обнажив голову, опустился на колени лицом к востоку, слушая моление инока. Оттуда, из далеких степей востока, стремительно несся огненный и кровавый смерч на его землю и землю его народа. И Штефан клал земные поклоны, прося сил для победы. Ведь в его стране служат истинной вере. Бедный ее народ трудится без лукавства, сея хлеб и выращивая скот, и радуется плодам трудов своих, не притесняя другие племена.
Придворные, собравшиеся на опушке дубовой рощи, и конные ратники в низинах преклонили колена. Тишина окутала леса и степи, облитые лучами заходящего солнца.
Господарь пожелал услышать из уст преподобного Амфилохие девятый псалом:
Князь тоже напевно шептал про себя слова псалма. Так он стоял в лучах заходящего солнца, углубленный в себя, отрешенный от всего мирского. Закат ширился по небу, червонным золотом рассыпая горящие угли сквозь сетку ветвей, — и вдруг из-за леса выплыл сокол и стал парить в вышине, подобно черному кресту. Князь, погрузившись в горькие раздумья, еще не заметил его. Но воины уже знали, что это небесное знамение победы.
Гонцы, прискакавшие со всех концов страны, ждали вблизи, держа коней под уздцы. Потные лица их запорошило пылью. Князь поднялся, тут же позвал их к себе, повелев сановникам подойти и расположиться вокруг. Вести были самые грозные. Кочевники рвались к Пруту, где их ждала рать гетмана Боди. Словно огненный змей, они выжигали все на своем извилистом пути, оставляя позади черный след запекшейся земли. Ордынцы наводнили землю Лэпушны, опустошили села и боярские усадьбы. Но со стороны Фэлчиу и Измаила обходили орду заранее подготовленные князем отряды во главе с капитанами княжьей конницы. Из белгородской земли должны были спешно двинуться на север конные отряды и телеги с пушками пыркэлаба Мырзы, отрезая татарским полчищам путь к Днестру.
Вот о чем извещали, то двигая крыльями, то застывая, ветряные мельницы на приднестровских холмах. Эти знаки были видны до самых Сорок. Легкая тень улыбки мелькнула на лице князя при этой вести. Посоветовавшись с военачальниками, он тут же решил двинуть свою рать на юг, поближе к Днестру — до места соединения с вышедшими из лесных укрытий отрядами молодого боярина Раду Гангура. Если на второй и третий день княжьим и местным конным полкам удастся поставить этот подвижный невод между грабителями и днестровскими бродами, то, значит небо вознаградило их усердие.
Еще не совсем стемнело, когда двинулись в путь ряды ратников, получивших повеление идти всю ночь по холодку. За ним последовал и князь с отрядами латников и пушками.
Конюший Симион со своими служителями, захватив с собой Ионуца, двинулся за князем. Чтобы уберечь меньшого от гневного взгляда господаря, Симион держался особняком от придворных. Лишь на второй день утром князь, сделав припал в долине Кэлмэцуя, прислал за ним, велев ему явиться со «всем хорошим и дурным, что при нем имеется».