— Слушай, Ботезату, — улыбнулся Ионуц, — не будем торопиться. Надо все обдумать. По твоей прыти вижу — мы обязательно достигнем тех мест, куда я стремлюсь. Только надо, чтобы дома не сразу хватились нас. Надо выиграть время, уйти подальше от погони. Когда наши кинутся за нами, мы должны быть уже на Дунае. Только рассветет, я отправлюсь к мамане и скажу ей, как умею, что я исцелился. И да будет ведомо ее милости, что нынче в воскресенье я решил поехать к брату моему, отцу Никодиму, ибо он велел мне явиться к нему в тот день, когда настанет мир в моей душе. Мы и сделаем вид, будто едем в Нямцу, а как скроемся из глаз, свернем в лес и отыщем то место, где ты спрячешь снаряжение, нужное для дальнего пути. А оттуда выйдем к Роману и Фэлчиу.
ГЛАВА XVI
Старшие Ждеры готовятся ехать на поиски младшего
В первый понедельник октября старый Маноле Ждер утром выскользнул раньше обычного из своей комнаты. Эту привычку он завел, чтобы не зацепила его язычком боярыня Илисафта. Утром, по его мнению, дела особенно спорились. И потому он тихо выходил в другую комнату, где всегда оставлял обувь и пояс. Словно подгоняемый неприятелем, он спешил, застегивая на ходу пояс одной рукой и нахлобучивая другой кушму на голову. Правда, успех не всегда сопутствовал ему в этом далеко не ратном деле, боярыня Илисафта частенько напускалась на него со своими недоуменными вопросами и заботами, возникшими у нее за ночь. Но на этот раз день конюшего Маноле начинался, казалось, удачно: хотя боярыня бодрствовала, о чем свидетельствовали ее вздохи, задержки никакой не вышло.
Бормоча в густую бороду невнятные слова, которые никто не мог разобрать, Маноле Черный, вместо того чтобы, по обыкновению, выйти во двор, открыл дверь в боковушку Ионуца и увидел пустую постель. Бормотание его сделалась еще громче. Теперь боярин догадался, отчего конюшиха Илисафта оставила его в покое; хотела уберечь сыночка, если он еще не воротился, от последствий утренних ссор, ибо каждый раз, когда язычок ее милости задевал конюшего, он гневно громыхал и чертыхался в соседних покоях.
Конюший только крякнул:
— Гм!
Спустившись во двор, он окинул хмурым взглядом слуг. Одного этого взгляда было достаточно, чтобы они заторопились. Потом старик велел подать коня.
Утро было безветренное, небо обложено тучами. Чувствовалась, что восходящее солнце, скрытое за далекими облаками и туманами, так и не разгонит печали осеннего дня.
В небе с шумом пролетела станица диких уток, возвращавшаяся с верхних теплых источников к заводям Молдовы-реки.
Конюший задумчиво ехал в гору, не торопя коня. У первых загонов жеребят он увидел скакавшего навстречу Симиона.
Он подождал, пока тот подъедет поближе. Оба поздоровались сквозь зубы.
— Мальчика нет в монастыре, — заявил сразу Симион таким голосом, точно спешил избавиться от тяготивших его бесполезных слов.
— Что ты сказал? — вскрикнул конюший, приложив руку к уху, словно внезапно оглох.
— Мне еще вчера утром он не понравился, — продолжал второй конюший, не повышая голоса. — Какой-то усталый и как будто не выспался. Но не мог же я помешать ему ехать исповедоваться к духовнику. Да и Татару был при нем.
— Татару был при нем, — пробормотал старик. — Самый верный мой человек. Мальчик, разумеется, в обители; не может он быть в ином месте.
— А я рассудил иначе, — продолжал Симион. — Вчера вечером я спустился в усадьбу, узнать, воротился ли он, как обещался. Увидя, что его нет, я отрядил в монастырь своего человека. И вот час тому назад он привез мне ответ. Нет там мальца. И не было. В Вынэторь тоже никто не видел его. Он поехал иной дорогой. А какой — думаю, ты догадываешься. Мне еще в субботу эти долгие ляшские сказки не по душе были. Благоразумным людям полагалось бы говорить осторожнее.
— Это на каких благоразумных людей ты намекаешь, второй конюший?
Задав этот вопрос с поддельной кротостью, старик вдруг гаркнул страшным голосом на своего коня, пришпоривая его и одновременно натягивая изо всех сил узду. Повернувшись в седле, он с глухим проклятием шнырнул на землю плетеный кнут.
Симион легко соскочил с коня, подобрал кнут и протянул его отцу.
— Первым среди этих благоразумных людей должен был быть я, отец, — мягко проговорил он. — Мне раньше следовало понять, какую угрозу таят все эти рассказы. Зная нрав мальца да кое-кого еще, нетрудно догадаться, каким путем умчался Ионуц. Следовало мне еще тогда додуматься, что, уйдя от нас, он где-нибудь притаился и слушал в одиночку, чтобы мы не могли прочесть на лице его мысли. В его годы я бы тоже так поступил. Знаю я, что и другие сделали бы так.