- Да, этих из клетки не вытряхнешь, как Самура когда-то, — сказала дрессировщица.
- Правда твоя, Арина Миколавна! Что сделать прикажешь? — спросил Павел Игнатов.
- Поразбросать побольше мяса по вольеру и ждать. Терпеливо ждать.
Первым из деревянной тюрьмы вышел Эмир, пятясь задом, обернулся прыжком и набросился на мясо. На второй день вылез Султан. А злой Паша просидел в своём пенале ещё сутки.
- Вот это махины так махины! — ахал Павел Игнатов. — Господи твоя воля! Злые! Как крокодилы страшные! Не зайти, не подойти! Чисто лешие облохматились. Как дрессировать-то их, змеев этаких, будешь, а, Миколавна? С чего начинать-то? Драконы осьмиглавые, одно слово! Вот-вот с ихних ноздрищей огонь с дымом повалит! ..
- Их дрессировать нельзя, Павел! Видишь, стоит нам с тобой к решётке приблизиться — бесятся. Придётся мне теперь стать уже не дрессировщицей, а укротительницей.
- А что, разве есть разница?
- Разница существенная! Сразу трёх укрощать нельзя. Дам почувствовать свою силу поодиночке каждому. Потому что если втроём нападут, то — конец!
- Стало быть, война начнётся.
- Именно война! Не на жизнь, а на смерть! Соорудим большую клетку на троих, там их поселим, а выпускать в вольер будем поодиночке.
Бугримова не спешила с укрощением. Она приучала львов к себе, к своему виду, запаху, голосу. Подойдя к клетке, разговаривала с каждым, подсовывала под низ решётки кусочки мяса; львы яростно рычали в ответ, бросались на прутья клетки.
- Ничего, ничего, свыкнетесь! Обломаю вас, дикари! Конечно, о том, чтобы зайти в клетку, не могло быть и речи. Львы принимали куски мяса, предложенные укротительницей, и это уже можно было считать победой.
«И всё-таки я сделала ошибку, — думала Бугримова. — Нельзя брать хищников в таком возрасте! Если прикинуть на наш, человечий век, как профессор-ветеринар прикидывал, им сейчас лет по шестнадцать — восемнадцать, пожалуй. Характеры уже сложились. Дикие характеры. Но рассуждать теперь нечего. Взялась за гуж… Пора приступать… Опасно?.. В моём деле всё опасно…»
Перед решёткой вольера встали помощники с вилами и палками. С дубинкой и стулом в руках встала перед дверцей в вольер Бугримова.
- Выпускай Эмира, Павел! Начнём с него!
Грозно рыча, Эмир выскочил из клетки, заметался за решёткой. Бугримова открыла дверцу и вошла в вольер.
К огромному удивлению дрессировщицы, Эмир попятился. Паша и Султан, неистово рыча, наблюдали эту сцену. Казалось, они подзуживали Эмира: «Не сдавайся! Не трусь! Цапни её хорошенько!»
Однако Эмир не слушал братьев. Прижимаясь к их клетке, он испуганно косился на дубинку Бугримовой.
- Палочку с мясом! — крикнула дрессировщица.
Ей подали приманку, она протянула её Эмиру. Эмир попятился. Сорвав мясо с палочки, она бросила его к ногам льва. Эмир его съел.
- Отлично!
Она бросила ещё кусок.
Эмир подобрал и второй. Потом третий.
- Молодец, Эмир, молодец!
Султан и Паша исходили рёвом от возмущения и стыда за брата.
- Слушай меня, Эмирушка, не проиграешь, — рассмеялась Бугримова, ободрённая первой победой, бросая перед Эмиром следующий кусок мяса.
Постояв ещё немного у дверцы, она прошлась по вольеру, а затем вышла из него.
- Хватит на сегодня!
С Пашой дело обстояло совершенно иначе. Стоило только Бугримовой чуть приоткрыть дверцу вольера, как разъярённый лев бросался на неё.
- Что делать, Арина Миколавна?
- Буду воевать. Дай-ка вилы! И вы свои выставляйте по моей команде. Пусть напорется разок-другой. Поймёт!
Паша отскочил от дверцы. С вилами и со стулом в руках Бугримова вошла в вольер.
Паша ударил по стулу лапой, раздробив его; получил лёгкий укол вилами, отскочил.
- Ничего, заменим стул табуреткой! Она покрепче. Ну что, зверюга, задумался?
Паша тут же повторил атаку, получил ещё один укол и снова отскочил. Так продолжалось довольно долго. Увидев в конце концов, что все его попытки напрасны, Паша прекратил атаки.
- Хватит на сегодня. Привет, злюка! — крикнула Бугримова, покидая клетку. — Неплохой счёт в мою пользу! Твоё счастье, что опомнился, а не то и табуретку бы попробовал!
Уставшая, но счастливая, она опустилась на ту же табуретку, едва держась на ногах.
На следующий день, когда Бугримова вошла в вольер,
Паша на неё уже не кинулся, а только глядел со злобным изумлением: «Что за странное двуногое существо такое? Почему она меня не боится?»
В нём закипела кровь, и двухсоткилограммовое, косматое тело хищника, собравшись в пружину, легко, словно подброшенное катапультой, взвилось вверх…
Бугримова умело отразила атаку, ещё одну и ещё…
- Ну, сегодня легче было, — сказала дрессировщица, выходя из вольера.
Шатаясь, в изнеможении она прислонилась к стене. Перед глазами плыли круги.
Война с Пашой продолжалась месяц. На тридцать первый день он признал силу дрессировщицы и сдался.
Много позже он настолько привык к Ирине Николаевне, что, когда она заходила в вольер, приближался к ней, брал мясо из рук, разрешал себя гладить, расчёсывать свою густую гриву, даже садиться верхом, — словом, понял, что с человеком иметь дело можно, хотя человек — зверь опасный, коварный и нападать на него весьма рискованно: льву ведь не научиться ни швыряться табуреткой, ни щёлкать по носу бичом, ни колоть вилами…
А Эмир, наоборот, только поначалу казался ласковым, податливым и добрым. Вскоре он перестал подпускать к себе дрессировщицу, стал огрызаться, показывать когти, всё чаще и чаще замахиваться лапой, скалить огромные жёлтые клыки толщиною с железный прут клетки…
Третий брат — Султан — был довольно спокойным львом. Он побаивался дрессировщицу, относился к ней с большой осторожностью, с ним Бугримова справилась довольно быстро.
Трудно приходилось Бугримовой со взрослыми львами. На трюк «ПИРАМИДА», например, она загоняла их силой. Братья подчинялись с большой неохотой, осваивались очень медленно. «Нужны молодые львы!» — продолжала атаковать телеграммами Бугримова все имеющиеся в Советском Союзе зоопарки, зоовыставки и зверинцы.
Пришла телеграмма из харьковского зоопарка, другая — из небольшой зоопередвижки, стоящей в городке неподалёку от Харькова. За львятами Бугримова отправилась вместе с Игнатовым. Они прилетели в Харьков вечером, зоопарк был уже закрыт.
Утром в номер Бугримовой постучал Игнатов.
- Входи!
Игнатов остановился на пороге, вздохнул.
- Мудрёного дают! — смиренно доложил он. — Я только из зверинца.
- Кого? Кого?
- Заумного какого-то! — Он развёл руками.
- Какого заумного? Что ты мелешь?
- Обыкновенного! Тут вот записали мне на бумажке… Глянь-ка, Миколавна!
- «Натан Мудрый», — прочла бумажку и расхохоталась Бугримова. — Мудрый, а не Мудрёный! Был такой философ в средние века. Атеист.
- Кто ж его знает! Разве за всем усмотришь, Миколавна? Может, и философ. Всё бывает… Ладно, что парень! И на том спасибочки скажи! А то там у этой львицы, кроме философа-то, девки одни народились!
- Девочки?
- Я и говорю — девки! Восемь девок, один я, куда девки — туда я!
- Восемь львяток родилось? — удивилась Бугримова.
- Да нет, всего четыре! А восемь — это так в песне у нас на деревне поют. Там, в песне, восемь, точно! А тут четыре всего: три девочки и один этот самый твой Мудрец!
- Да, нехорошо, что один только мальчик… — сказала Бугримова. — Нехорошо брата с сестричками разлучать… Никогда так не делала… По скольку им?
- Писклята ещё. Месяца по четыре.
- Годятся. Айда в зоопарк!
Львята оказались совершенно дикими. Жили при папе, при маме. Отсадили родителей в другую клетку. С трудом отловили Натана Мудрого. Хоть и четырёхмесячный, а весил уже двадцать пять килограммов, был чуть пониже овчарки. Отсадили львёнка в отдельную клетку, перевезли в харьковский цирк. Бедное животное мучилось, билось об решётку: скучало по семье.