Катаясь на роликовых коньках у входа в студию «Парамаунт», Рей, как редких пушных зверей, отслеживал знаменитостей. Иногда он даже пропускал уроки в школе, а родителям врал, что занятия отменили, — чтобы вновь и вновь крутиться на своих роликах у ворот студии.
Вид красивых автомобилей и красивых, уверенных в себе людей волновал его.
Здесь, у ворот студии, Рей подружился с мировым парнем по имени Дональд Хокинс, таким же неистовым любителем кино. Теперь они вдвоем околачивались на улицах перед студиями. Рей даже завел специальный альбом для автографов. Много лет спустя знаменитый писатель Рей Брэдбери признается корреспонденту газеты «Los Angeles Times», что собрал в тот первый год на подступах к Голливуду не менее пятисот автографов и столько же фотографий, включая фото знаменитой киноактрисы Марлен Дитрих (1901-1992).
Восхищенные, полные слез глаза Рея немало помогали его чудесной охоте.
Да и одежда… Правда, он старался не думать о своей одежде… Всегда поношенная, она, казалось ему, кричит о бедности своего хозяина…
Улицы, улицы, улицы.
Школа оставалась где-то на втором, а то и на третьем плане.
Но присутствовала во всем. Она давила, она казалась ненужной.
«В какой мере наша жизнь определяется генетикой и в какой — нашим окружением, случайным или неслучайным? — спрашивал себя Рей Брэдбери, рассказывая впоследствии историю возникновения своей самой первой книги рассказов «Темный карнавал». — В десять лет я впервые надел на нос очки с толстыми, как бутылочные, стеклами. А школьные драчуны будто только и ждали этого, затаив свое вонючее дыхание. Когда эта Крошка Летучая Мышь, ждали они, когда этот Маленький Квазимодо свалится с дерева-убежища, с нетерпением ждали они, чтобы с криками “Четырехглазый!” гнать меня от школьного двора до самого дома…»
«Надо добавить, — писал он дальше, — что, учась в школе, я скрывался в сочинительстве во время перерыва на ланч. Дома у меня не было пишущей машинки, а слова так и просились наружу, и потому я отправился к своей учительнице машинописи и попросил разрешения проводить полуденные часы у нее в пустой классной комнате. За неделю я начинал и заканчивал один-два рассказа, а за окном, на солнышке, гонялись забияки, хохотали, толкались и воображали, будто это весело; знали бы они, что мне в их смехе слышится смерть, в стуках же пишущей машинки — подобие бессмертия…
Дойдя до выпускного класса, я купил у Перри Льюиса из лос-анджелесской Лиги фантастики подержанную портативную пишущую машинку. Она стоила пятнадцать долларов, и чтобы ее купить, я пятнадцать недель экономил на ланчах, откладывая по двадцать пять пенсов в день. Но это вложение оказалось самым удачным за всю мою жизнь: за последующие восемь лет я настукал на этом устройстве четыре сотни рассказов…
Я не раз уже говорил, что начал учиться тому, как не попадаться на зуб динго, гиенам и барракудам в человеческом облике, перед самым окончанием учебы, когда пробовал устроиться на работу в различные нефтяные компании. Еще я побывал в нескольких банках. Будь то в коридоре бензиновой корпорации или в окошке латунной клетки, где заперты служащие Американского банка, стоило мне завидеть местную особь мужского пола, сердце у меня начинало отчаянно колотиться от страха. Я знал: если придется выживать в окружении таких же, как в школе, самцов, я задохнусь и умру. И это было еще одним мотивом, чтобы сочинять по две тысячи слов в день — из них свивалась веревка, чтобы вылезти из болота с алчущими тварями…»
Однажды на школьном уроке Рей подсказал одному туповатому однокласснику какую-то нелепость — ради смеха, и тот в отместку стал бить Рея.
После каждой драки, даже не драки, а, честно говоря, откровенного избиения, Рей придумывал все новые и новые способы будущей мести.
Вот оно — тайное преимущество истинной творческой жизни: не можешь дать настоящий физический отпор, накажи обидчика морально!
В 1971 году, через 36 лет после всех этих бурных школьных событий, уже знаменитый писатель Рей Брэдбери написал рассказ «Идеальное убийство», в котором герой по имени Дуг (почти все герои Брэдбери списаны с него самого) отправляется в прошлое, чтобы убить своего обидчика Ральфа Андерхилла.
За что? Да за то, что он с ним делал, когда ему было 12 лет.
«Помнишь, как бил меня? До синяков. Обе мои руки были в синяках от самого плеча; в синих синяках, черных в крапинку, каких-то странных желтых. Ударит и убежит, таков он был, этот Ральф, ударит и убежит…»
Список преступлений Ральфа был велик.
Он выменял у наивного Дуга старую, но дорогую бейсбольную перчатку — на какую-то дешевую глиняную фигурку Тарзана и заставил Дуга проделать еще множество подобных глупостей. Но самым унизительным было то, что втайне Дуг все-таки мечтал о дружбе с Ральфом, о дружбе, на которую тот, конечно, никогда не отвечал, да и не хотел ответить. «За все те годы, когда в шесть утра четвертого июля ты прибегал к дому Ральфа, — писал Брэдбери в рассказе «Идеальное убийство», — бросить горсть камешков в его окно, покрытое каплями росы, или в конце июля или августа звал его в холодную утреннюю голубизну станции смотреть, как прибывает в город на рассвете цирк, за все эти годы Ральф ни разу не прибежал к твоему дому (и это, конечно, тоже его вина. — Г. П.). Он ни разу не постучался в твою дверь. Окно твоей комнаты ни разу не зазвенело от брошенных в стекло мелких камешков…»
Мщение вполне могло обернуться убийством. Но только не у Рея Брэдбери.
Ведь герой его — Дуг — воспринимает жизнь, как сам Брэдбери.
«Я увидел Ральфа Андерхилла. Увидел его совсем ясно. А не видал я его с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет. Тогда он высился надо мною башней, молотил меня кулаками, избивал меня и на меня орал. Теперь это был маленький старичок. Мой рост — пять футов одиннадцать дюймов. Но Ральф Андерхилл со своих двенадцати лет почти не вырос. Человек, который стоял передо мной, был не выше пяти футов двух дюймов. Теперь это я возвышался башней над ним. Мне было сорок восемь. Но у Ральфа Андерхилла в те же сорок восемь — половина волос выпала, а те, седые и черные, что оставались, были совсем редкие. Выглядел он на шестьдесят, а то и на шестьдесят пять. Я был здоров, а Ральф Андерхилл бледен как воск. По его лицу было видно: уж он-то хорошо знает, что такое болезнь. Он будто побывал в какой-то стране, где никогда не светит солнце. Лицо изможденное, глаза и щеки впалые, дыхание отдавало запахом погребальных цветов.
Когда я это увидел, все молнии и громы прошедшей ночи будто слились в один слепящий удар. Мы с ним стояли посередине взрыва. Так вот ради чего я пришел, подумал я. Вот, значит, какова истина. Ради этого страшного мгновения. Не ради того, чтобы вытащить оружие и убить, а ради того, чтобы увидеть Ральфа Андерхилла таким, каким он стал…»14
И Дуг вдруг понимает, что именно теперь, после того как он не сумел совершить заслуженное возмездие, — вся жизнь его бывшего обидчика Ральфа Андерхилла пошла кувырком. Ведь это Дуг с детства был центром мироздания Ральфа, точкой постоянного притяжения, тем парнем, которого можно было от души пинать, бить, колошматить, награждать синяками.
Жизнь Ральфа сломалась из-за того, что Дуг ушел, не убив его.
На голливудскую «охоту», чтобы, не дай бог, не упустить какую-либо знаменитость, Рей стал брать фотокамеру «Вох Brownie». Отец разрешил ему это с одним условием — непременно вешать камеру на шею.
Рею везло. Летом 1935 года он даже сфотографировался на улице с самой Марлен Дитрих. Упорство мальчика с фотокамерой так поразило знаменитую актрису, что по его просьбе она даже перешла попозировать на другую сторону улицы — там, на взгляд Рея, освещение было лучше…