Наблюдать за тем, как она ест, равносильно наблюдению за утопающим. Джим изо всех сдерживается, чтобы не подойти к ней и как следует не встряхнуть. Это опасно. Не дай бог, с ней еще что-нибудь случится. Он легко представил себе заголовки газет: СКАНДАЛ С ВЕТЕРАНОМ ПОЛЕТА НА «АПОЛЛОНЕ».
Джим Ловелл уходит из ресторанного зала. Пусть эти двое спокойно отужинают. Он направляется в свой рабочий кабинет и отодвигает кресло от стола — поближе к радиатору отопления. От одного вида этой худышки он замерз. Да что там, совсем окоченел. И это не преувеличение. Джим действительно никак не может унять дрожь.
Только пусть ему не говорят, что это-де возраст. Как-никак он недавно вернулся из Антарктиды. Пять недель при температуре минус десять градусов по Фаренгейту — причем не снаружи, а внутри палатки, — и все для того, чтобы обнаружить микробов, которые способны выжить в условиях марсианской атмосферы. Нет, что ни говори, а он уже стар для подобных экспериментов.
А та девица… Ее сморщенное личико. Ручки, похожие на птичьи лапки. Боже, такую даже нельзя встряхнуть. Еще рассыплется, а потом долгие недели будешь выбивать ее останки из ковра. Интересно, что скрепляет части ее тщедушного тельца? Только не мышцы, скорее всего что-то вроде мокрого картона. Да на такую даже дышать страшно. Нет, лучше об этом не думать.
Как же она спит? Официанту пришлось принести странной посетительнице подушку, потому что ее зад оказался слишком костлявым. На чем же она спит ночью? Что делает, чтобы согреться?
Ловелл поднимается с кресла, отодвигает его в сторону и садится, прислонившись спиной к батарее. Та раскалена, как адская печка, жар ощущается даже через одежду. Джим наслаждается теплом — то отстраняется от радиатора, то снова прислоняется к нему. Не принять ли душ? — думает он. Прогреюсь до самых костей. Однако ему ненавистна сама мысль о том, что для этого придется снять одежду.
Джим встряхивает головой. Боже, в кого он превратился! А ведь всего месяц назад бросал вызов снегам на Пэтриот-Хиллс. Что же с ним произошло? Что изменилось после возвращения? Почему его постоянно терзает холод, причем холод не извне, а тот, что исходит от него самого, от собственных костей?
У сына Ловелла, Джея, имеется на сей счет своя теория. (Кстати, каким чудом этот поганец уговорил его заняться ресторанным бизнесом? Вот уж нет занятия более нудного и неблагодарного!) Джей считает, что отец просто не отошел от увиденного — мертвого тела, вмерзшего в лед.
Джим с усилием поднимается на ноги. Можно подумать, на своем веку он не видал вещей пострашнее! И сыну об этом прекрасно известно, так что зря он приписывает ему навязчивые страхи. Тоже мне насмотрелся телепередач! И все же…
Ловелл извиняется перед персоналом, находит свое пальто и выходит на улицу. Здесь он садится в машину, включает на всю катушку печку, заводит двигатель. Начинается путь домой.
И все же.
(Темноту пронзает свет уличных фонарей. Эта ночь может быть где угодно. Уличные фонари заканчиваются. Звезд на небе нет. Он думает: где мой корабль? Где «Шангри-Ла»?)
После Антарктиды вещи и люди начали напоминать в его глазах семью. Ничто не существует само по себе, все так или иначе взаимосвязано, всегда есть что-то такое, что требуется присоединить к остальному. В последний раз подобная каша была у него в голове после изматывающих тренировок на центрифуге. (В памяти оживают медицинские термины: отравление углекислым газом, кислородное голодание, перегрузки.) Как будто мир вокруг начинает плавиться. С какой стати девушка, у которой явные проблемы с питанием, напомнила ему о мертвом моряке, а мертвый моряк напомнил ему о живом, которого он встретил на улицах городка Пунта-Аренас?
Это было место на самом краю света: стерильный крошечный городок на южной оконечности Чили. У охотников за полярными микробами имелась в распоряжении неделя, чтобы собрать снаряжение, проверить и перепроверить припасы и оборудование — и, что самое главное, подождать. Джим не возражал. Было приятно заново ощутить свою причастность к общему делу. Любая экспедиция — как отдельная жизнь. Цель определена, надлежащего опыта хватает, и — да поможет им Бог! — все у них закончится благополучно. Моряк, закутавшийся от холода в черную куртку-парку, в тонких вязаных перчатках, заметил его с другой стороны улицы; узнал, хотя Ловелл был тоже одет по-зимнему. Без всяких церемоний он подошел к Джиму и заговорил.
Незнакомец был высокого роста. Но когда Ловелл обменялся с ним рукопожатием, его рука поразила, если не сказать слегка испугала астронавта своей миниатюрностью. Черты лица тоже были удивительно мелкими, едва ли не женскими, какими-то кукольными. Красивое и вместе с тем жестокое лицо. Джинкс, представился он с ярко выраженным английским акцентом.