— Мне нужно хотя бы немного посидеть в тишине, — признается Жоржи. Он притопал сюда издалека, через всю Фицровию мимо Кингз-Кросс. — Угостишь чашечкой чая?
Меня не проведешь, наверняка есть куда более серьезные причины.
Когда Жоржи упоминает о письме, полученном из парижского отделения ФРЕЛИМО, я еще раз убеждаюсь, что прав в своем предположении.
Каталайо протягивает мне письмо через усыпанный крошками столик. В последнее время я самостоятельно изучаю португальский: у меня явный талант к языкам.
Португальские солдаты разграбили здание миссии близ Бейры, которая, по их мнению, является базой партизан ФРЕЛИМО. Они ворвались в класс, в котором шел урок арифметики. За партами сидели подростки и юноши постарше. Солдаты согнали их на берег и заставили войти в воду. Затем приказали хлопать в ладоши. Ученики подчинились приказу, и солдаты расстреляли их всех до единого.
Каталайо напоминает мне, что подобные зверства — последние конвульсии умирающего режима. Призванные на военную службу офицеры возвращаются домой в Португалию, откровенно потрясенные тем, что им довелось увидеть. Их можно встретить в барах Лиссабона и Порту, они подстрекают народ к революции прямо под носом у португальской охранки, ПИДЕ. Португальская армия мечтает поскорее убраться из Африки. Генералы поняли, что их песенка спета, еще в 1961 году, когда Индия вернула себе Гоа. Тогда Салазар их не послушал, и вот теперь несчастные солдаты кровью расплачивается за авантюры правительства в Анголе и Мозамбике.
Каталайо не страшны португальские автоматы. Пусть о мощи колониалистов говорят другие, но только не он. Жоржи научился обращать себе на пользу оскорбления, тюремные отсидки и даже пытки. Каждый арест, каждое избиение или каждый ночной приход полиции — лишь новый анекдот в его веселой автобиографической коллекции. Он почти как Дэвид Найвен, только чернокожий.
Этим утром, например, Каталайо рассказывает мне о том, как протесты шведских миссионеров вызволили его из застенков ПИДЕ в Нампуле. Когда он перебрался в Южную Африку, рассказывает Жоржи, спецслужбы уже поджидали его. Филерам, караулившим Каталайо возле его дома, настолько осточертело, что он вечно подходит к ним, чтобы стрельнуть сигаретку, что они стали каждый вечер засовывать ему в почтовый ящик целые пачки курева.
Именно в период этих странных, едва ли не дружественных отношений пьяные агенты ПИДЕ с вымазанными черной краской лицами ворвались в жилище Каталайо, по очереди изнасиловали его жену и до смерти перепугали десятилетнюю дочь, когда та вернулась домой. Они сунули ей в руку пистолет.
— Тебе не обязательно ее убивать, — объяснили агенты. — Просто целься ей в колени.
Пока Жоржи рассказывает мне об этом, я готовлю тосты, стоя к нему спиной. Я боюсь оборачиваться.
— И что дальше?
— Часа через два они вынудили ее выстрелить в голову моей Мемори.
Мемори — имя его жены.
— Моя дочь сейчас в Танзании. Ей, должно быть, девятнадцать. Если не все двадцать.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. На лице Жоржи выражение, которого я раньше не замечал. Несчастное и беспомощное.
— Она исчезла, — говорит он. — Сбежала. А теперь вернулась. Говорит, что хочет увидеть меня.
В его глазах стоят слезы, и в этот момент я понимаю: мне никогда не стать тем, кем мне хочется стать больше всего.
Сыном Жоржи Каталайо.
Я пришел в аэропорт проводить его.
— Я ненадолго, — обещает Каталайо, имея в виду войну за освобождение родной страны. Он хочет, чтобы я, когда настанет подходящий момент, приехал к нему. ФРЕЛИМО нужны образованные люди. У партии грандиозные планы.
Все лето, сидя то за тарелкой с пончиками, то за чашкой чая или растворимого кофе, Жоржи Каталайо, первый президент ФРЕЛИМО, знакомил меня со своими планами. Будущее Мозамбика рисовалось ему этакой Утопией, где все равны — независимо от пола, цвета кожи и политических убеждений. Страна, в которой нет места ненависти. Страна всеобщей грамотности и высокого уровня образования.
Мне показалось, что он описывает Швецию.
— Увидимся в Мапуту! — кричит Жоржи на прощание.
Мапуту — местное название столицы, Лоренсу-Маркиша.
В 1968 году она все еще оставалась оплотом португальцев.
— Пиши мне! — просит он, и я обещаю писать. Он дал мне адрес своей дочери в Дар-эс-Саламе…
— Адрес его дочери?
Они распрямили спины и переглянулись. Вежливые, в застегнутых на все пуговицы костюмах служащие мозамбикского консульства неожиданно обратили на меня внимание.