Все пространство вокруг домов расчерчено квадратами небольших полей, ровными линиями грядок. От берега в воду уходит основательные мостки, о которые трется смоленый борт пришвартованной шаланды.
Добротная лодка, новая, крепкая, вместительная. С каким–то допотопным двигателем перед кормовой банкой.
— Я тоже так хочу, — пропищал надутый детский голосок.
— Как — так?
— На ручки, — сообщила Алька.
— Как откажешь, такой просьбе. Залазь. Пойдем, познакомишь меня с твоим папой.
— И бабуськой.
— И бабушкой, куда же без нее.
Отобрав у Керима свое добро, навьючиваю его на себя, усаживаю на плечи Альку и отправляюсь знакомиться с хозяином дома. Следом за мной увязывается Керим и встретившие лодку, похожие на журавлей птицы.
— Чего это они? — киваю на птиц.
— Попрошайки, — отмахнулась Алька.
— Что они тут делают?
— А это Нейтрон и Электрон. Им крылья подрезали, и теперь они всю нечисть вокруг выжрали.
— А Протон где?
— Протон у скал живет, он воды не любит…… А ты откуда про него знаешь? — изумился Кирим.
Действительно, и откуда бы мне знать.
Хочется схохмить, в стиле «У чекистов работа такая — все знать……и всех подозревать». Но чувствую не смогу, заржу аки конь.
— Эвано как, — прокомментировал мое появление усатый, кряжистый мужик чем–то похожий на унтера пограничной стражи Павла Верещагина из «Белого солнца пустыни». Усы, обильная проседь в волосах, скупость в движениях, какая–то былинная мощь фигуры. Внешность, понятно, иная, но типаж тот же — казацкий.
— В смысле, откуда я такой внезапный?
— Коню понятно — из Демидовска. Или……..
— Или.
— Кхм, ну проходи.
Мужик хоть и держит морду кирпичам, однако явно удивлен моим появлением.
Кто бы тут не удивился?
Живешь далеко за краем ойкумены, где появление внезапного персонажа противоречит всей теории вероятности. Однако вот он я, загорелый до «черноты», слегка отощавший, уставший, в истрепанной, пыльной, пропитанной разводами высохшего пота одежде, сбитых ботинках, добротном рейдовом обвесе, с потертой СВД на груди и, показывающей дорогу, Алькой на шее.
Случайный человек сюда забрести не сможет, тупо не дойдет. А не случайный….
Сняв Альку, потирая обожжённый солнцем загривок, рассматриваю летнюю кухню. Мне в этом мире жить, и жить надеюсь долго. И плоды чужих проб и ошибок мне особо интересны. К примеру, построенная рядом с домом просторная летняя кухня.
Четыре мощных столба по углам, перекрыты не менее брутальными балками, на которые опирается кровля из широких досок, уложенных внахлёст. Дальняя стенка выложена красным кирпичом и выведена выше крыши. Толщина стены такая, что на ней без труда помещаются не только дымоход плиты, но и горнило печи.
Стеллаж и полки, забитые припасами и едальной утварью, два мощных стола, колода для рубки мяса с воткнутым в нее топором, потемневшая от времени икона в углу, связки пряностей под потолком. Несмотря на кондовость, столы и полки смотрятся именно мебелью, а не набором сколоченных досок. Доски столешницы подогнаны так, что с моей позиции не разглядеть стыков.
Мне нравится подход, обоснуюсь, построю себе нечто подобное. Не в доме же кухню делать, по местной–то жаре. А вот так вот, в отельной беседочке, чтобы ветерок протягивал зной от печи и плиты. Да и кушать в такой обстановке значительно приятней.
У плиты суетятся рослая негритянка с ребенком за спиной и бабулька, глядя на которую можно сказать — русская, и точка.
Проходить, это я запросто.
Куда бы мне пристроить СВД и рейдовый обвес?
К балкам, на которые опирается свод, попарно приделаны крюки, на которых ждут неприятностей потертая Мосинка, охотничья горизонталка и два самодельных патронташа. Толково придумано — всегда под рукой и дети не дотянутся. К встрече названных гостей тут готовы со всей серьёзностью. Хотя «гости» ожидаются скорее из числа местной фауны.
Укладываю СВД на свободную пару крюков, вешаю рюкзак и сбрую с кучей нацепленных на нее ништяков.
Хорошо–то как. Пока, как улитка домик, тащишь на себе все это барахло вроде и не давит. Зато, как снимешь, сразу ощущается разница.
— Присаживайся, мил человек, отведай, что бог послал, — не скрывая иронии, пробасил хозяин. Говорит не громко, но веско. Такому учит только один учитель — жизнь. Причем жизнь непростая.