— В чем? Что кто-то там был? Или кто-то привел специалиста по компьютерам, который знает, как влезть в машину… в память, чтобы изменить время вхождения? Позвольте мне вам сказать, что вы сами вредите себе.— Он сгреб со стола цепочку и опустил ее в пластиковый пакет.— Знаете, что бы вы ни натворили, вам самой будет легче, если признаетесь. А если вы прикрываете кого-то… черт возьми, какой смысл брать на себя ответственность за то, чего вы не совершали? — Она отвела взгляд.— Вы не… Вы ведь не покрываете мужа? Да-да, это глупо. Вы же собирались разбежаться.
— Мне будет предъявлено обвинение? — решительно спросила она.
Два ярких пятна заиграли на ее скулах, а под свободной курткой напряглось стройное тело, которое, должно быть, похудело фунтов на пять за те двадцать четыре часа, что прошли после пожара. Она не улыбнулась.
— Как я уже заявила, мне бы хотелось навестить мужа.
Уилсон бросил взгляд на коллегу.
— Знаете, миссис Маккензи… Вы не возражаете, если я буду вас так называть, пока вы еще официально замужем? Идея чертовски своевременная. Может, вы и другого парня навестите, и у вас появится возможность сказать мне, кто он… Правда, вид у него такой, что, полагаю, и родная мать его не узнает.
Гонсалес переместился к двери.
— Доддсу это наверняка не понравится… чтобы в его отсутствие…
— Предоставь мне уладить это с шерифом.
— Погоришь, дружище.
— Я позвоню старине Флойду. Сделаем визит официальным, о'кей?— Уилсон потянулся и встал со стула.— Между прочим, ему вообще не нравится мой метод работы.
Но Гонсалес не отступал.
— Врачи настаивали, чтобы их пациентов не беспокоили.
— Черт побери, мне это известно! — Уилсон взялся за шляпу.— Да и как их можно побеспокоить? Один малый без сознания, кажется, в состоянии комы, а второй… тот, возможно, уже не принадлежит нашему миру. Ради Бога, здесь жена одного из этих людей. Ей необходимо увидеть своего мужа. Может, ей удастся помочь нам вылезти из этого дела. Ну, что? Вперед, миссис Маккензи, если вы не передумали.
Кэссиди пыталась справиться с обуревавшими ее чувствами, мозг лихорадочно работал, ища ответы на множество вопросов. Она не спала уже более суток, а когда ей удавалось задремать, кошмарные видения ада на лесопильной фабрике сливались с видениями другого ужасного пожара, который, как прожорливый огненный зверь, изуродовал жизнь ей и всей ее семье семнадцать лет назад. Дрожь охватила ее, колени подгибались, как только она вспомнила… О Боже, как отчетливо она все это помнила! Черное небо, красное зарево и раскаленные белые искры, выстреливающие в небеса, будто сам дьявол издевательски гримасничал и плевался в Бога. Разорение… смерть… Господи, помоги мне!
Она заметила, что помощник шерифа пристально смотрит на нее, он чего-то ждал от нее, она вспомнила, что он задал ей вопрос… кажется, о поездке в больницу.
— Мы уже можем ехать в больницу? — спросила она, стараясь внешне ничем не выдать своего состояния. О, Господи, пожалуйста, не допусти, чтобы он мучился! К глазам подступали слезы, словно капли росы, они повисли на ее ресницах, но она не доставит удовольствия помощнику шерифа Т. Джону Уилсону видеть ее сломленной.
Ей следовало потребовать присутствия адвоката, но это было невозможно — ее личным адвокатом был муж, а он сейчас боролся за собственную жизнь. У нее не было возможности увидеть его, но от врачей она знала, что у него сломаны ребра, челюсть, обожжены легкие, трещина в бедре, повреждена роговица правого глаза. Он чудом остался жив. Ему еще повезло…
Заставив себя подняться, она украдкой бросила прощальный взгляд на потерявшую свой блеск серебряную цепочку, ее неподвижные кольца показались ей мертвой змейкой в прозрачной упаковке. Сердце у нее вдруг часто забилось, но она одернула себя — это просто серебряная безделица, недорогое украшение, и для нее оно ничего не значит. Ничего!
В больнице все звуки кажутся приглушенными. Дребезжание тележек и каталок, сигналы вызова врачей, тихие шаги — все звуки, казалось, неожиданно смолкли, когда Уилсон открыл перед ней дверь и она вошла в палату, где под стерильной белой простыней неподвижно лежал ее муж. Половину лица, правый глаз в том числе, макушку и затылок закрывали бинты. То, что оставалось открытым, было в синяках и кровоподтеках. Распухший нос пересекали швы, мелкие порезы кожи были замазаны тонким слоем антисептика желтого цвета. Отросшая темная бородка уже чуть прикрыла открытую часть подбородка. Из капельницы в его вены поступала целебная жидкость.
У Кэссиди свело желудок, и она сжала зубы. Так вот чем это кончилось! Почему он оказался в ту ночь на лесопилке?.. С кем он встречался?.. С тем человеком, который умирал где-то в лабиринте палат этой больницы? И почему, о Боже, зачем кому-то понадобилось убивать его?
— Я пришла. — С этими словами она вошла в палату, испытывая жгучее желание повернуть время вспять, любой ценой избавить его от мучений. Все верно, они давно не любят друг друга, пожалуй, и никогда в действительности не любили, но он не был ей безразличен.
— Ты в состоянии выслушать меня? — спросила она, но не притронулась к стерильным простыням, укрывавшим его тело, чтобы даже легким прикосновением не усугублять его страданий.
Его здоровый глаз был открыт, невидящий взгляд обращен к потолку. Белок глаза был неприятного красного оттенка, а зрачок яркой небесной синевы, казалось, затерялся в кровавой паутине.
— Я пришла к тебе,— повторила она, вспомнив, что у двери стоит помощник шерифа.— Ты слышишь?..
Внезапно глазное яблоко шевельнулось, и во взгляде, устремившемся на нее, она увидела ясное сознание и такую ненависть, что чуть не отпрянула назад. Муж смотрел на жену, время для нее остановилось, потом он как будто с брезгливостью отвел взгляд и снова сосредоточился на потолке.
— Пожалуйста…— едва слышно взмолилась она.
Он не реагировал.
Помощник шерифа выступил вперед.
— Маккензи?
Никакой реакции.
Она нежно прошептала:
— Я хочу, чтобы ты знал, я с тобой.
Горло ее болезненно сжалось от этих слов, она вспомнила их последнюю ссору, жестокие слова, которые они бросали друг другу. Глаз моргнул, но она уже знала, что все ее усилия напрасны. Он был в состоянии слушать ее. Но не желал слышать. Он больше не нуждался в ее любви, даже больше, чем прежде, а она точно так же была не способна дарить ее. «И пребуду всегда с тобой». Она вспомнила слова брачной клятвы, и в сердце ее возникла боль, которая становилась все сильнее по мере того, как она всматривалась в этого поверженного мужчину, некогда такого сильного.
С самого начала она понимала, что их брак обречен на неудачу, и все же внушала себе, что они сумеют найти путь друг к другу.
Но она ошиблась. Как она ошиблась!..
Она выжидала, наконец глаз закрылся, хотя было неясно, заснул ли он, потерял сознание или делает вид, что ее здесь нет, что она вообще не существует, как это он проделывал неоднократно в прошлом.
На негнущихся ногах она вышла из палаты. Воспоминания захлестывали ее, воспоминания о полученной в дар и потерянной любви, о надеждах и мечтах, что умерли задолго до пожара.
Помощник шерифа вышел вместе с ней.
— Не хотите рассказать мне о цепочке с медалью святого Христофора?
Сердце ее подпрыгнуло.
— Я… я не могу.
— Почему не можете?
Она обхватила себя за плечи; несмотря на тепличную температуру в больнице, ее знобило, как от ноябрьского холода.
— Она не из вещей моего мужа.
— Вы уверены?
От прямого ответа она уклонилась.
— Насколько мне известно, у него никогда не было ничего похожего. Она… возможно, цепочка принадлежала тому, другому человеку… тому, кто держал ее в руке.
— А кто он, как вы полагаете?
— Сама хотела бы знать,— с жаром ответила она, не давая воли памяти, которая рвалась в другое время и место, к другой любви и к сверкающей серебряной цепочке с медалью святого Христофора. — Господи, как бы я хотела это знать!
Они прошли до конца длинного коридора и на лифте спустились на этаж, где находилось отделение реанимации. Уилсон не сумел добиться у дежурной сестры, а может быть врача, разрешения посетить человека, который оказался рядом с ее мужем во время пожара, поэтому им оставалось только пройти в вестибюль и покинуть больницу. Лишь на улице, окунувшись в ослепительный послеполуденный зной, Уилсон показал ей фотографию пострадавшего мужчины — лицо его было покрыто волдырями, волосы полностью сгорели. Она закрыла глаза, сдерживая позывы на рвоту.