Вот и в тот наступающий вечер в начале августа они пили пиво и обсуждали какие-то новые замыслы. Рафик иногда давал средства под проекты, и с удовлетворением отмечал, что годы, проведенные в бизнесе, не смогли изменить его прежнего отношения к старому другу. Рафик уже перестал анализировать, почему ему с Лёней было хорошо и комфортно, скорее всего, от безудержной энергии, кипевшей и выплёскивающейся через край. А, может быть, из-за некоторой почти тоски по молодости, где можно было творить не ради денег - а лишь во имя того, что прекрасное имеет право на жизнь.
В тот день они сидели сначала у Рафика на даче, потом поехали в поселок на окраине города, чтобы навестить родителей Лёни, которые, конечно, усадили их за стол. Потом Рафик высадил его в центре поселка, около семи вечера, в тот день у Лёни была какая-то непреодолимая жажда общения. То ли к девчонкам хотел заглянуть, с которыми вместе учились, то ли ещё к кому. Он и Рафика звал, но тот отказался. Сослался на дела, да и не было в нем острого желания видеться с кем-то через почти двадцать лет после окончания школы. Так и расстались - солнечным вечером около автобусной остановки.
Сейчас Рафик, вспоминая последний взгляд Лёни, думал, что между ними осталось что-то не высказано, в памяти вспыхивали отдельные предложения и слова. А ведь Рафик почти ничего не пил, только бутылку пива в начале, зная, что придется садиться за руль. Ему было нестерпимо жалко того последнего момента, вроде бы, Лёня что-то ещё крикнул, но мимо как раз проезжал автобус, и последней фразы он уже не расслышал...
Рафик решил не разговаривать по телефону из дома. После того, как тело Лёни нашли в пруду, а в милиции объясняли что-то невнятное, ему вообще казалось наиболее рациональным как можно меньше посвящать в дела своих близких людей. Его так часто спрашивали о том, не был ли Лёня в депрессии, не мог ли причинить сам себе вреда и прочий бред, который последнее время начал его так раздражать, что ему хотелось крикнуть: «Да вы что здесь, все кретины?!» .Но он вынужден был давать показания, подписывать какие-то бумажки, журналисты лезли с вопросами. А причина смерти оставалась все такой же неясной, как туман над просыпающимся озером, когда видны смутные очёртания деревьев на берегу, и кажется, что картина давно изучена, но выступающие из белой молочной массы фигуры кажутся незнакомыми и чужими.
- Ашот?
- Здравствуй, дорогой, - на том конце провода ответил немного хриплый, с характерным акцентом голос. - Слышал про твои горестные хлопоты. Сочувствую.
- Да, вот так получилось... Ашот, ты ведь тоже его немного знал. Не можешь там по своим каналам простучать?
- Что простучать, Рафик?
- Да не нравится мне это все. Тёмное дело какое-то.
- Так все дела тёмные, - голос стал менее дружелюбным.
- Ты поговори там, пощупай... Несчастный случай, говорят. Не может этого быть! Он эту лужу переплывал в пять лет. Это же нелепо - пошел и упал в этот чёртов пруд, захлебнулся и утонул. Ты бы этому поверил?
- Может, самоубийство?
- Это вообще глупо. В общем, я очень тебя прошу - пошукай там где надо... Пусть следака нормального дадут, чтобы нюх был как у гончей...
- Ммм... Я постараюсь. Ты не переживай, я тебя понимаю...Разберемся...
4.
Лариса не хотела никуда идти. Она сидела перед зеркалом и вглядывалась в свое красивое лицо. На трюмо валялось приглашение на премьеру в театр Сурковского. Глеба она хорошо знала при жизни, но вот с Лео он не особо ладил. Да и внешне они были полные противоположности.
Лео - сухонький, невысокий, с хвостиком, в костюме чувствовал себя неуютно, предпочитая джинсовый комбинезон, трикотажные пуловеры и немного стоптанные кроссовки. Он двигался всегда бесшумно, разозлить его было непросто, но обычно он старался задавить противника словами, с неизменной дружеской улыбкой. Павел Петрович его боялся, поэтому из дома культуры «Мембрана» то уходила, то возвращалась, по мере того, как у Лео менялись какие-то планы.
Глеб был высокий, ширококостный, выбритый наголо, с нагловатыми манерами. Обычно он долго подбирал слова, чтобы выразить какую-то мысль, главное в его стиле общения был напор, осознание собственной неординарности, самолюбование, желание подчеркнуть свою индивидуальность. Лео не раз говорил, что Глеб все более и более скатывается к обыкновенной «попсе», подстраивается под желание публики получать шоу с минимумом мыслительных реакций. «Давит на эрогенную кнопку», - таков был его окончательный приговор несколько лет назад.
Кончину Сурковского обыграли во всех средствах массовой информации, даже нашли двух двадцатилетних мальчиков, которые ворвались к нему в дом с целью ограбить. Взяли видеомагнитофон. А Глебу размозжили его красивый правильный череп.