Камера сместилась назад, открывая более широкий обзор, что позволило увидеть с дюжину зрителей, сидевших перед клеткой на стульях. Ближайший из них находился футах в десяти. Народ был разный: мужчины и женщины, молодые и средних лет, одеты обыкновенно. В них не было ничего особенного, если не считать возбуждения. Должно было произойти нечто интересное, и они это знали.
Мужчина в клетке завершил свои непонятные манипуляции, и куб вспыхнул так ярко, что это превысило порог чувствительности камеры, отчего помещение словно бы погрузилось в сумрак. В тот же миг все зрители, кроме троих, резко вскинулись, глядя на человека в клетке с видом, похожим на изумление. А потом как один вскочили со своих стульев и бросились на него с пылом игроков в бейсбол, вознамерившихся выбить все дерьмо из представителя команды противника. Одни с разбегу налетели на клетку, словно пытаясь проломить ее своим весом; другие просовывали руки сквозь прутья, силясь дотянуться до человека внутри; третьи, вцепившись в решетку, трясли ее. Несколько человек, отступив, стали бить ногами по двери, надеясь сломать запор. Попади они внутрь, находившийся там человек был бы попросту разорван в клочья; в этом не было ни малейших сомнений. Характер движений этих людей позволял понять, что сам оранжевый куб их не интересовал: они рвались внутрь не для того, чтобы разрушить или отобрать его. Объектом их ярости был державший куб человек, до которого они и пытались добраться всеми возможными средствами. Одни садились на корточки, стараясь дотянуться до его ног, другие лезли на клетку, чтобы, просунув руки сверху, нанести удар по голове. Они хотели убить его, всего-то-навсего.
Однако, если не считать этой беспричинной ярости, все в их действиях оставалось на удивление нормальным. Не было никаких признаков превращения их в бесчувственных, подвластных манипуляциям марионеток, или какого-то звероподобного состояния сознания. Ничего похожего. То были просто чертовски разъяренные люди, жаждавшие дорваться до объекта своей ярости. Мощный выброс адреналина не помешал двоим из них обменяться репликами, после чего один попытался открыть замок с помощью ключей от машины…
Мужчина в клетке взирал на все это окружавшее его буйство без малейшего удивления. Он походил на морского биолога, находившегося в клетке среди акул.
Взгляд Трэвиса вернулся к стульям, на которых, как ему запомнилось, осталось трое зрителей. Это были люди, сидевшие дальше всего от клетки и от оранжевого куба.
Создавалось впечатление, будто у объекта имелся ограниченный радиус действия и они просто оказались за его пределами. Один из сидевших смотрел вверх: его взгляд привлекало нечто, находившееся за пределами экрана. Потом он кивнул, видимо в ответ на какую-то услышанную реплику, встал и сделал один шаг в направлении клетки. Глаза его сузились от злобы, челюсти сжались, а спустя секунду он уже бросился вперед, атакуя решетку вместе с остальными.
На этом видео закончилось.
— Я правильно понимаю, — промолвил Трэвис, — что эта штуковина как ничто другое выводит людей из себя?
— Тут имеет место какое-то воздействие на те базовые структуры мозга, откуда поступает команда «сражаться или бежать». В данном случае индуцируется ярость. Куб осуществляет два действия. Первое обозначает любого двуногого, находящегося в пределах двух футов от него, как мишень. А второе воздействует на всех, находящихся в пределах следующих двенадцати футов, пробуждая в них агрессию и обращая ее против этой мишени.
— Бьюсь об заклад, кому-то в «Пограничном городе» это знание обошлось дорого, — промолвил Трэвис.
Пэйдж кивнула, глядя в сторону. Трэвис предпочел не надоедать ей выяснением деталей.
— А что-нибудь по-настоящему хорошее из этой Бреши когда-нибудь вываливалось? Скажем, мгновенный генератор щеночков или что-то в этом роде? — поинтересовался он.
Пэйдж улыбнулась:
— Да не все так уж плохо. Если мы проживем следующие тридцать шесть часов, непременно покажу вам всякие славные вещицы.
Где-то над Гринфилдом Трэвис откинул кресло, решив отдохнуть. Через несколько минут он уже спал.
Пэйдж смотрела на него.
Спустя мгновение ей стало неловко, и она отвела взгляд, хотя в отсеке больше никого не было и видеть ее никто не мог.
Тому, что она чувствовала в отношении этого человека, Пэйдж не доверяла, и для такого недоверия у нее имелись все основания. Начать с того, что все ее чувства были непомерно обострены чрезвычайными обстоятельствами. Этот человек спас ее, причем не только спас жизнь, а избавил от ужасающих мучений: явился ниоткуда, в грохоте и пламени выстрелов, отбил у врагов, доставил, несмотря на все трудности, за пятьдесят миль и передал своим. Ее собственные воспоминания об этом броске через горы, отрывочные по причине частой потери сознания, почти не сохранили моментов, когда она шла с ним рядом: похоже, большую часть проделанного пешком пути он пронес ее на руках, словно дитя. Отчасти это просто бесило, да и как может порадовать подобная беспомощность человека, прошедшего усиленную подготовку по программе военного спецназа? Но на это накладывалось и другое ощущение, с которым Пэйдж ничего не могла поделать: ей было приятно, что ее несут на руках. Иррациональное ощущение, возникавшее на глубинном уровне и связанное с инстинктами уязвимости и безопасности. Просто с ним она чувствовала себя в безопасности.