Официант, хотя никто ничего ему не заказывал, принес Земскому суп-гуляш и очередного «бешеного пса». Автор сразу же расправился с «псом» и занялся супом.
— Вам не мешает, что во время интервью я буду кушать? А то позавтракать как-то не успел. Какое жестокое время вы придумали для встречи. Я бы предпочел два часа ночи.
— Мне это совершенно не мешает.
— Тогда я скажу вам одну странную вещь. — Он перемешивал ложкой густой суп и говорил не слишком четко. — Это связано с какой-то странной любовью. Я прочитал дневник Грюневальда. Понятное дело, коллеги помогли с переводом, потому что сам я по-немецки ну, может, слов десять знаю, самое большее — двадцать. Вам не скучно?
— Нет, совершенно. Вы уже рассказывали про десять слов по-немецки.
— Ага. Действительно. Уже повторяюсь. Все те цветы и самоубийства — то были, похоже, наименее важные дела. Сам ведь я не полицейский, а только писатель.
— А что было важным?
— Не знаю. Но каждый, как писал Грюневальд… Каждая из жертв должна была пройти через сложный ритуал, заключающийся в ежедневном совершении одних и тех же действий в строго определенной последовательности. Ну, всякая муть… Завтрак, лицо умывать с мылом, поездка на работу. Ну, вот такие именно мелочи. Вам и вправду не скучно?
— Нет.
— Грюневальд писал о каком-то святилище. Если у вас имеется доступ к полицейским актам, то доберетесь и до святилища.
— Доберусь.
— Только не смейтесь, пожалуйста.
Мариола коснулась его руки, установила физический контакт. Она подсекла его. Писатель явно желал снять девушку, потому начал играть.
— Кажется, имеется в виду гимназия сестер елизаветанок на площади Нанкера. С акцентом на «кажется», — Земский очень симпатично улыбнулся.
— Но почему те странные смерти случались возле нынешнего Народного Зала или Киностудии?
— Простите, пани, но я писатель, а не ясновидящий. А кроме того, смерти не «случаются».
Девушка чувствовала, что ее оплевали, когда фантаст занялся гуляшом, который, явно, ему нравился. Земский кивнул официанту, а тот, как бы читая мысли постоянного клиента, принес пирог по-венгерски и очередного «бешеного пса». И вновь автор сразу же вы глушил «пса», желая Мариоле здоровья. Пирогом занялся потом, закончив с супом.
— Прошу прощения, я и вправду чертовски голоден.
— Да ничего страшного. — Девушка ненадолго задумалась. — А как вы можете определить совпадение между Залом и гимназией?
— Никаких совпадений нет. — Он глянул на собеседницу с тем же интересом. — Ответьте на конкретный вопрос. Что объединяет Народный Зал с Киностудией. Там, где имели место те «взрывы» различных людей, самовозгорания и самоубийства?
— Цветы?
— Нет. Я по образованию архитектор, так что гляжу на все это с профессиональной точки зрения.
— И какое же тут совпадение?
— В обоих зданиях есть большие купола.
— Матка Боска, тогда почему они не взрывали себя, скажем, в соборе?
Писатель замер с куском пирога на вилке, потом глотнул пива.
— Матка Боска, — передразнил он собеседницу. — Там нет купола. — Теперь он скорчил мину свидетеля, стоящего перед комиссией сейма. — А кроме того, я не обладаю знаниями по данной теме.
Этим он разоружил Мариолу. Она рассмеялась; снова коснулась его руки, на сей раз в жесте извинения.
— Да, тут вы меня уделали, — признала она. — Но ведь вы же написали роман «на эту тему».
— Простите, пани, но ведь я писатель-фантаст. Я не подсовываю читателям дешевку, так что все факты основаны на реальности. Если чего не знаю, тогда спрашиваю у более умных. Но, холера ясна, помимо фактов литературная выдумка остается только фикцией. Фантастикой.
— Не поняла.
— Фабула — это не судебные акты! Там чуточку придумывают. Понятное дело, я имею в виду судебные акты.
Мариола рассмеялась прикрывая рот ладонью. Она глядела, как писатель отодвинул тарелку с недоеденным пирогом, попросил у официанта счет, расплатился кредитной карточкой и, подписывая распечатку, еще прибавил:
— Спросите у коллеги за столиком рядом, хорошо ли удалась запись.
Мариола удивленно глянула на него.
— Простите?
— По-видимому, я слишком долго занимался программой про полицию, чтобы не знать, что тут происходит.
Он поднялся, поцеловал Мариоле руку и вышел, улыбаясь официанткам. Те отвечали такими же улыбками.
Грюневальд решил начать писать дневник. Дело переросло его, а ему хотелось, чтобы от него хоть что-то осталось, поскольку чувствовал, что погибнет. Он понятия не имел, откуда взялось это предчувствие. Просто, по ночам его мычало какое-то страшное видение. Он не мог спать. Вся пижама, особенно, воротник, была пропитана потом. Он уловил себя на том, что спал уже не сам, но вдвоем. Он и люгер — 9 мм парабеллум. С полной обоймой. Пока что нормально, под подушечкой. В испуге заметил и то, что после кошмарных снов, после которых ему удавалось проснуться, он держал пистолет в руке. Ночной колпак мешал целиться. Впрочем, тоже мокрый. Равно как и подушка.