Он подошел к секретеру. Было половина первого ночи. Грюневальд зажег свет, взял пачку бумаги. У него была превосходная авторучка — «Уотермен», американская. Американцы — самые верные союзники. Продали Германии систему перфорированных карточек для учета тех проклятых евреев. Фирма «АйБиЭм». Муха не садилась. Теперь немцы имели всех под контролем. Советский Союз высылал в каких-то гигантских количествах стратегическое сырье. Сколько можно иметь союзников? А у Германии были самые лучшие и самые крупные. К тому же: Япония и Италия.
Грюневальд закутался в халат и начал писать:
Я собираюсь отстранить Кугера от следствия. Он ужасный пораженец. Англия с Францией, как я и предвидел, обосрали подштанники… — два последних слова он вычеркнул — наделали в штаны от страха. У нас в друзьях США, Россия, Италия и Япония. А у них кто? Польша, которая уже сдыхает, потому что Сталин вонзил ей нож в спину? Мы заняли Варшаву. Их власти бегут по шоссе на Залещики. Англичане вооружают каких-то старичков охотничьими двухстволками и создают... — он не знал, как это назвать, поэтому придумал: — Фольксштурм.
А Кугер сидит в кафе с кружечкой пивка и просит Бога, чтобы Бреслау остался немецким! Потому что, видите ли, он любит этот город! А что могло бы случиться с городом? И еще лучше. Он просит Бога, чтобы на него не налетали никакие бомбардировщики. Совсем с ума сошел. Какие бомбардировщики? Чьи? Откуда? Ведь ни у каких из них нет ни малейшего шанса.
Сташевский позвонил Земскому. В трубке он услышал сонный женский голос.
— Дааааа?
— Прошу прощения, — представился он. — Застал ли я…
— Да, застали, — женщина сразу же поняла Сташевского. — Сейчас его разбужу. Только не обращайте внимания на ругательства, которые будут из него фонтанировать. — Она рассмеялась. — Вообще-то он просыпается где-то через час, так что будет вести себя очень грубо. А вы из прессы или с радио?
— Из полиции.
— Ой, холера! Снова кого-то побил? Почему я ничего не знаю?
— Нет, нет. Прошу не беспокоиться.
— Потому что рука у него тяжелая, как приделает, так клочки летят.
— Но это и вправду не дело о побоях.
— А он никого не застрелил? Правда? Скажите, что он никого не застрелил. Пожалуйста.
Сташевский только вздохнул.
— К вашим услугам. — И очень серьезным тоном произнес: — Он никого не застрелил.
— Потому что его уже много раз допрашивали по поводу драк. А оружие у него легальное. Если стрелял, то в случае самообороны или в состоянии… ну, в состоянии…
— Нетрезвом? — подсказал Сташевский.
— Нет! В состоянии наивысшей необходимости!
Славек решил пошутить:
— А после скольких кружек пива он доходит до такого состояния?
— Ах! — опомнилась собеседница. — Он превысил скорость. — Сташевский услышал вздох облегчения. — Но ведь это же спортивный автомобиль. На нем просто невозможно ехать медленно. Сколько там у него было на спидометре? Сто восемьдесят? Двести?
Славеку это уже начало надоедать.
— Меня не интересуют нарушения дорожного движения, — рявкнул он. — А вы, собственно, кто такая?
— Его литературный агент.
— И живете вместе?
— А это, по-видимому, уже не ваше дело?
— Да, конечно. — Теперь вздохнул уже он. — И если пани не боится, разбудите, пожалуйста, бестию.
— Я-то не боюсь. Есть собственные способы. Но вам сочувствую.
На какое-то время сделалось тихо. Потом какие-то урчания. После этого вязанка ругательств, настолько ужасных, что телефонная трубка в руке Сташевского должна была бы расплавиться. Он услышал звон разбитого стекла. Кто-то, явно, грохнулся с кровати, судя по отзвукам. Наконец в трубке раздался сонный и в то же самое время взбешенный голос:
— Ты, курва, знаешь хоть, который час?
— Ну, немного ориентируюсь. У меня такие часы, которые сами связываются со службой точного времени во Франкфурте. Сейчас тринадцать минут десятого.
— Ну тогда, курва, отъе… Дорогая, дай-ка пистолет и патроны!
Где-то на фоне Сташевский услышал:
— Хочешь стрелять в трубку? Что, с утра бо-бо?