Страшная картина открылась ему. Улицу было не узнать. То там то сям вместо домов громоздились огромные кучи из щебня и бетонных перекрытий, торчали лестничные пролеты… В уцелевших домах зияли дыры, а из многих окон уже высовывались языки пламени… А потом, еще до конца не веря в увиденное, он вдруг наткнулся взглядом на небольшое белое пятно на фоне черной громады полуразрушенного здания. Брестский тряхнул головой и протер глаза. Нет, ему не почудилось. Метрах в двухстах от него, на уровне третьего этажа стояла, вцепившись руками в бортик кроватки, маленькая девочка. «Сейчас, – подумал Дима, – кто-нибудь увидит и придет на помощь. Где, в конце концов, пожарные, милиция, сознательные граждане?» Время шло, но никто почему-то не торопился спасать ребенка.
– Ох, ты, Господи, да что же это такое делается-то?! – не выдержал, закричал тут Брестский и, перекрестившись, рванул по направлению к дому.
То и дело припадая к земле, разбив себе в кровь лоб и разодрав руки о валяющиеся повсюду куски стекла и кирпичей, он наконец добежал до подъезда. На счастье, лестница была цела. В мгновение ока Дима взлетел на третий этаж и замер около нужной ему квартиры, почти оглохший от ударов взбесившегося сердца.
Никогда еще Брестский не вскрывал замки так быстро, как в этот раз. Не прошло и минуты, как он уже оказался в усыпанном кусками штукатурки коридоре. Вместо гостиной, в которой, по всей видимости, спали в эту страшную ночь родители девочки, зиял провал. Непостижимым образом сохранившаяся дверь была распахнута в пустоту.
Ребенка он нашел в соседней комнате, вернее, на том узком рваном треугольнике меж двух срезанных взрывом стен, который остался от детской. Кроме нескольких ссадин на голове, малышка казалась невредимой, только сильно напуганной. По виду ей было года два-три, и она уже даже не плакала, а только издавала горлом хриплые, едва слышные звуки.
Осторожно ступая по готовому в любой момент обрушиться полу, Брестский подобрался к девочке и протянул к ней руки.
– Ну давай, малбя, иди ко мне…
Но «малбя», мертвой хваткой вцепившись в бортик кровати, словно не слышала и не видела его, и все рвала в тихом крике-хрипе свой рот.
Пришлось Диме самому отцеплять ее от кровати и брать на руки. Только тогда, почувствовав тепло его тела, девочка словно очнулась и обхватила Брестского за шею. «Ничего, маленькая… Видишь, как нам с тобой подфартило… Не боись…» – как мог нежно шептал он ей в закрытое золотистыми локонами ушко.
Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался, хотя в районе крепости все еще слышался непрекращающийся гул. Когда Дима, осторожно ступая своими лакированными, правда, уже изрядно запыленными и поцарапанными в нескольких местах штиблетами, вышел из подъезда, стало светать. Улица казалась безлюдной. «Что ж с тобой теперь делать-то? Искать родственников или пока нести к своей марухе{ Подруга (вор. жарг.).}? – подумал он, косясь на прижавшуюся к нему и щекотно сопящую в ухо малышку. – Нет, к ней, пожалуй, не стоит. И спросить-то, б…дь, не у кого!» Растерянно озираясь по сторонам, он не таясь пошел по улице, еще без определенной цели, лихорадочно соображая, что предпринять, пока вдруг не решил отнести девочку к своей матери. Пожалуй, лучшего места для малышки ему сегодня было не найти. Мать Димы жила в другом конце города, в Адамково.
Девочка то спала у него на плече тревожным дерганым сном, то плакала и звала маму.
– Погоди, маленькая. Сейчас все кончится, и тогда будем искать твою мамашу, – как мог успокаивал ее Дима.
Малышка испуганно смотрела на Брестского большими карими глазами и ненадолго замолкала…
Только в седьмом часу утра, пережидая бесконечные обстрелы и обходя завалы, Дима достиг своей цели. Ему оставалось лишь повернуть за угол большого кирпичного дома, в полуподвале которого располагалась знаменитая на весь район сапожная мастерская Арутюнянов, и вот он – мамин дом…
Какой-то сильно запыхавшийся мужчина в черной тужурке вдруг выскочил ему навстречу.
– Туда нельзя! Вернитесь! Там… – закричал он, пытаясь удержать Брестского. Но тот, ловко увернувшись и пробурчав что-то нечленораздельное и угрожающее, уже заворачивал за угол, ожидая увидеть на противоположной стороне улицы деревянный, знакомый до последнего бревнышка двухэтажный дом.
Завернул и тут же замер, потрясенный. Его словно хлестнули по глазам: дома не было. От неожиданности Дима даже зажмурился и с шумом выдохнул воздух… Дома не было! Дом, в котором прошло его лихое дворовое детство и куда он первым делом спешил после очередной отсидки; дом, в котором жила его старенькая, но еще очень бодрая мама, его дворовые друзья и одноногий точильщик ножей дядя Яша, вдруг превратился в груду изломанных взрывом бревен и щебня…