Машина замедлила бег. Александра приподнялась и, выглянув, поняла, что это ограда московского зоопарка. Она помнила её совсем другой - стремительной, ажурной чугунной решеткой, а теперь это было какое-то бесформенное нагромождение камней. Лишь по верху безобразной серой стенищи шли тонкие изящные пики - остатки старого ограждения. И вдруг её охватило щемящее ощущение того, что она вернулась. Домой.
Будто и не было этих долгих лет странствий, лет, когда, свернувшись калачиком, она мерзла на чужбине, на чужой кровати, под чужим одеялом. И этот незнакомый человек, сидевший теперь подле неё, вдруг показался ей частью её города. Её судьбы.
В этот момент машина остановилась. Дверца распахнулась - Александре было пора. На секунду её охватило малодушное желание никуда не выходить, забиться поглубже, навсегда остаться в натопленной утробе автомобиля - не делать шаг в мир, в мороз, в неизбежную неизвестность. Но ступня её уже примяла свежевыпавший девственный снег. Еще мгновение - и шаги её потянулись аккуратной чередой, нарушая белизну зимнего мира, к ярко освещенному подъезду гостиницы.
Она шла и вдыхала морозный воздух - но внутри у неё было так жарко, словно дышала она в парной.
Её спутник, тоже выйдя из машины, стоял и терпеливо ждал, когда она обернется.
Она обернулась. Ойкнула. Вернулась. Взглянула снизу вверх, ведь он был совсем близко. Хотела поблагодарить его. Но слов не нашла.
Владимир протянул ей что-то. Александра молча смотрела на его руку, красивую крупную кисть, на которую приземлялись крупные хлопья снега.
- На визитке я написал мой московский мобильный, - объяснил он. - Звоните.
Она кивнула, развернулась и снова пошла вперед, легкими ботинками слегка утопая в снежной перине, остро ощущая спиной его присутствие.
ГЛАВА 18
Антикварный салон
Александра проснулась с ощущением легкости и, открыв глаза, сразу почувствовала себя отдохнувшей. Но вставать не хотелось, и потому она долго лежала и делала вид, что всё ещё спит. Тяжелые темно-зеленые занавеси не пропускали свет и выглядели черными на фоне нежно-золотистых стен. В России, оставленной ею так давно, казавшейся из Лондона фантастической и нереальной, ей вдруг оказалось уютно и легко. Англия же вдруг как-то померкла, отступила на второй план и теперь, из сверкающей, белоснежной, занесенной сугробами Москвы, ощущалась каким-то далеким, почти нереальным воспоминанием.
Нет, дольше валяться и нежиться не было никакой возможности. Надо вставать и действовать. Умываться, натягивать на себя теплую одежду, завтракать - то есть начинать жить этот незнакомый день. Но она все тянула, все теснее заворачивалась в одеяло.
Когда-то, когда она занималась боксом, перед выходом на ринг она часто заболевала. Аккурат накануне боя у неё поднималась температура, тело начинало ломить - так отчаянно она боялась. Её пугали не увечья или травмы. Страх был животный, на уровне инстинктов, но от этого не менее сильный. Боялась Александра, однажды она это ясно поняла, только одного - поражения.
Вот и сейчас её мучил страх. Правда, температуры не было - но было ощущение неизбежности приближающегося к голове удара. Нет, боль её не страшила; когда больно - почти всегда не опасно. Больно - это когда по кости или по нервному окончанию. Ну трещина, ну перелом. А вот когда по голове - совсем не больно; нокаут в висок - словно сильный порыв ветра. Отлетаешь в другой конец ринга практически безболезненно, но вот после такого как раз можно и не встать…
Господи, как же ей не хотелось идти на антикварный салон - снова видеть все те же лица! Но другого выбора не было.
Российский антикварный салон, главное событие года русских торговцев стариной, проводился на Крымской набережной, в обшарпанном здании новой Третьяковской галереи, в так называемом ЦДХ, Центральном доме художника. Александре это бетонное убожество всегда напоминало кинотеатр провинциального городишки, чьей-то злой волей увеличенный до неправдоподобно гигантских размеров.
А на улице по-прежнему падал снег, густой, пушистый, нежный. Наслаждаясь каждой минутой зимы, Александра выскочила из такси пораньше и теперь шлепала от самой станции метро «Октябрьская», то и дело проваливаясь в сугробы, скользя по запорошенным ледяным дорожкам и разглядывая афиши, все до единой оповещавшие о событиях уже прошедших. От этого у неё возникло чувство, словно вчерашней ночью она переместилась не только в пространстве, но и во времени, вернувшись в свою постперестроечную юность. Тот же снег. Та же провинциальность.