У входа в ЦДХ на утоптанном грязном снегу копошились граждане в темной зимней одежде, трепыхались на больших железных кольцах плохо прикрепленные баннеры, неуклюже и как-то со всех сторон прибывали и парковались машины, причем от бестолковости и неотрегулированности движения то и дело возникали пробки, люди высовывались из машин и начинали, размахивая руками, ругаться между собой.
Несмотря на крепкий морозец, площадка перед зданием была заставлена раскладными столиками, на которых под серым целлофаном лежали книги, карты, варежки и другие, совсем уже неожиданные товары. Александра огляделась: очередь в кассы была довольно порядочная, поэтому она тут же купила билет с рук у замотанного в шарф прыщавого молодого человека и поспешила ко входу.
Миновав билетершу и металлоискатель охраны, она устремилась в гардероб, окруженный плотной толпой довольно разношерстного народа. На крючках и плечиках роскошные долгополые шубы соседствовали со скромными пенсионерскими пальтишками со вздутыми рукавами, куда бережно были запихнуты платки и шарфы. Перед зеркалами на противоположной стене толпились возбужденные дамы, и из полуоткрытой двери с табличкой женского туалета высовывался хвостик очереди. Александра вздохнула. Придется потерпеть.
Она заняла место в ближайшей к ней очереди в раздевалку и принялась рассматривать окружающих. Вдоль вешалок и до самой лестницы, ведущей на второй этаж, где, собственно, и размещался антикварный салон, была постелена красная дорожка. По ней бродили внушительные блондинки в высоченных париках-буклях с огромными мушками на лице. Их платья восемнадцатого века едва ли гармонировали с тотальным духом советского праздника. Отстояв около десяти минут и освободившись наконец от своёго пальто, Александра направилась наверх.
При входе в зал её сразу же «оглушили» какие-то невероятные напольные вазы и огромный двухметровый Айвазовский, настоящий, но такой скучный, что скулы у Александры свело.
Набравшись терпения, она пошла вдоль бесконечных рядов плохой и очень плохой живописи. Некоторых антикварщиков она узнавала, многие узнавали её, но все, словно по команде, молча отводили глаза. Только за спиной она время от времени слышала всплески шепота, а иногда и смешки. Она же скорее радовалась такому приему - выслушивать соболезнования было бы ей сейчас просто не под силу.
Впрочем, по большому счёту никому до неё не было никакого дела - и вполне возможно, что лишь в её больном воображении шептались на её счёт. Было заметно, что народ вокруг отмечает свой профессиональный праздник, по неизбывной русской привычке надеясь на лучшее - то есть на быстрый и большой заработок. За каждым столом, на каждом стенде, отделенном от соседнего высокой перегородкой, все что-то жевали и пили, так что коньячный дух витал над сим веселым сборищем не менее плотский, чем те, кто его испускал.
После часового осмотра у Александры разболелась голова. Ощущение провинциальной ярмарки усиливалось, от дикой мазни ныло в груди. Изредка попадались, конечно, и здесь хорошие работы: весело бренчала с одного из полотен гитаристка Коровина - Александра порадовалась, что мудрый хозяин не поменял родную скромненькую коровинскую рамку на новорусский массив; фейерверком цвели любимые розы Сарьяна - работа поздняя, но сохранившая в себе любовь к цвету, плоская, как и положено восточному гобелену; на том же стенде непринужденно раскинулась в эротической позе юная обнаженная Серебряковой, вывалив вперед, на обозрение проходящих, аппетитные груди, но отвернув лицо от зрителя.
Айвазовских, конечно же, нашлось несколько. Были настоящие и насквозь фальшивые; были работы его учеников, подписанные фальсификаторами; были работы учеников, подписанные самим Айвазовским.
Были ночные, дневные, морские и сухопутные, но ни одна из них не была похожа на ту, что была у «Вайта».
Закончив осмотр очередного ряда, Александра вдруг остановилась. Она почувствовала, что прошла нечто важное. Что-то отметилось внезапно перед её мысленным взором, но тут же исчезло под напором других образов. Несмотря на усталость, она решила вернуться и пройти этот ряд ещё раз, когда услышала за спиной громкое приветствие.
Обернулась. Перед ней стоял лысоватый человек за пятьдесят и сиял приторной, как рахат-лукум, улыбкой. Его подвядшее и одновременно припухшее лицо с набрякшими веками и пигментными пятнами по щекам, сию секунду демонстрирующее лучезарный восторг, как нельзя более гармонично вписывалось в ряд восточных портретов Александра Яковлева, развешенных по стенкам его стенда. Морщинистые, окаменевшие от загара принцы и бедуины, выглядывавшие из-за его спины, были с толком размещены и профессионально подсвечены.