Я страшно увлекалась тогда - и не просто их творчеством, но и судьбами. Отчасти потому, наверное, что тогда чувствовала себя такой же одинокой, сломленной, невостребованной, как и они. Единственная разница между нами состояла в том, что художники были мертвые, а я - живая. И вот в один прекрасный день я поняла, что именно поэтому - потому, что я ещё хоть отчасти жива, - я должна вернуть их творения миру. Они это заслужили.
Он задумчиво покачал головой:
- Странный, однако, вы выбрали способ.
- Что же вы находите в нем странного?
- Ну вы ведь не книгу, например, решили о них написать или там выставку их работ устроить.
- Конечно нет: я сразу попыталась дать им то, чего им больше всего не хватало при жизни, - признание. Коммерческий успех. Им не нужны были книги - их время пришло, и они хотели славы и денег.
- Мертвые хотели денег? - иронически спросил он.
- Мертвым необходимо признание, а в том мире, в котором мы с вами живем, большинство людей восхищается лишь тем, что дорого стоит.
- И вы с этим согласны?
- Дело не во мне, - сердито возразила она.
- Люди - дураки, - вдруг жестко бросил он, скорее продолжая свой внутренний монолог, а не их разговор.
Она не ответила, но протестующе покачала головой. Владимир заметил её жест:
- Вы не согласны?
- Для кармы плохо так говорить.
- Для кармы плохо говорить правду? - резко вскинул на неё взгляд.
- Это лишь часть правды, - решилась она ему ответить. - Знаете, когда долго нет поезда, а потом он наконец приходит, люди начинают в него ломиться, расталкивая всех и вся. Когда надо уехать во что бы то ни стало, самые милые, самые интеллигентные люди прут точно так же, как и все остальные, русские ли, англичане ли. Так же и в жизни. В некоторых обстоятельствах мы все бываем глупыми, жадными, даже предателями. Но знание это нужно только для самого себя, чтобы постараться поменьше совершать ошибок. А в принципе оно не нужно вообще, потому что это лишь малая часть истины, и сама по себе она не имеет никакой цены. Ведь при других обстоятельствах люди забывают о своём эгоизме.
Он, казалось, и не слушал её, молча глядя в темное окно.
- Вот я вам сейчас одну историю расскажу, Владимир…
Он перебил её:
- Вам кажется, что вы - поэт?
- А вам кажется, что вы жесткий, беспощадный человек… А вот я думаю, что вы в состоянии простить гораздо большее, чем средний человек, - потому что вы в состоянии понять гораздо больше.
А значит, вы милосерднее многих.
Он словно придавил её взглядом серых глаз, и она поняла, что переступила запретную черту.
- Мне приятно, что вы так обо мне думаете, - медленно произнес он, не сводя с неё тяжелого взгляда.
Она смутилась, но глаз не отвела, продолжила:
- В той реальности, которую мы сами себе придумываем, Владимир, все слишком сложно. Но ведь на самом-то деле в мире, каким он задумывался, все ясно и легко.
И - неожиданно - ей самой вдруг стало все понятно. Она смотрела на сидящего перед ней мужчину, и сознание того, что это - единственный человек, которого ей суждено полюбить по-настоящему, единожды и навсегда, клином вошло в её сердце. По чьему-то причудливому замыслу она наконец нашла и узнала ту самую «вторую половину», о которой мечталось в глупой юности и без которой, как оказалось, жизнь была плоской - как свет без тени.
На мгновение она отвернулась, но тут же снова взглянула ему в лицо, не стыдясь и не тая от него своёго знания, и точно таким же взглядом отвечал ей он, и осознание того, что и он все понял, что все её чувства были его чувствами, внезапным ликованием обожгло ей душу.
- Идите спать, поздно уже. - Его хриплый от усталости голос нарушил тишину. - Вас проводят в вашу спальню.
Стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, Александра с усилием поднялась и, не оборачиваясь, вышла из комнаты.
Она долго лежала в темноте с закрытыми глазами, но сон не шел. Вконец измаявшись, она откинула одеяло, встала и по толстому ворсу теплого ковра босиком, нагая, подошла к окну.
За окном мерцала глубокая звездная ночь, но в первый момент Александра не смогла в неё поверить, потому что в душе её по-прежнему жило воспоминание о сегодняшнем солнечном утре со звенящим голубым небом и сверкающими острым блеском обледенелыми ветками. И эта внезапная тьма там, где должна была быть искрящаяся синева, потрясла её.
Лунный свет бледными неровными бликами лег ей на грудь. Темная сеть веток, словно проступившие вены, обозначилась на светлой коже замысловатой вязью. Замерев, стояла она нагая, горячая, живая, один на один с ледяными снегами, распластавшимися за окном. Холодное безмолвие окружило её со всех сторон, объяло, почти касаясь. Но от этого почти касания ей не становилось зябко, наоборот, кровь ещё быстрее бежала по венам, яростнее билось сердце. Она тряхнула головой, и волосы её долгой густой волной скользнули по обнаженной груди.