Присутствие Владимира чувствовалось повсюду. Лицо его гигантской тенью наложилось на звездную ночь. Он был всегда, только в утреннем блеске он оставался как будто незаметен, а сейчас, в темных небесах, проступил так явственно, что хотелось протянуть к нему руки, как к этому вечному снегу, вступить в него, как в вечность, не боясь, откинув ненужные сомнения, погрузиться в истинное бытие.
Она подошла теперь вплотную к окну. И казалось, стоит ей глубоко вдохнуть и выдохнуть, как от её горячего дыхания прозрачное тонкое стекло стечет сейчас же на подоконник растаявшей льдиной, освобождая путь ей, сильной и ещё более безграничной, чем эти бесконечные снега. Казалось, перед ней отступили Бог, космос вечность, все отступило перед ней, ибо он стал теперь продолжением её хрупкого тела, в слиянии с ним превращающегося во вселенную. Он входил в неё с каждым вздохом, бежал по её венам вместо крови, заставлял её сердце биться - он растворялся в ней, взывал к жизни, преодолевал смерть.
С ним она была совершенна и непобедима. С ним она была во всем - и всегда. Что их было двое, а Бог - был один.
Он звал.
Она сделала ещё шаг и уткнулась лбом в ледяное стекло. Мурашки побежали по телу. Бледные тени испуганно шарахнулись, заметавшись по плечам.
- Господи, ну зачем я столько выпила, - вслух сказала она себе.
И - отвернулась. Небесная музыка, которую она так настойчиво пыталась заглушить в себе все эти безумные годы, вновь смолкла. Энергия, ещё мгновение назад бушевавшая в её груди, иссякала. Его присутствие по-прежнему оставалось реальностью. Но теперь оно утомляло и не приносило больше радости…
ГЛАВА 27
Утро следующего дня
Солнечный луч проник в комнату сквозь неплотно задернутые шторы. Она лежала на тончайших простынях, пытаясь стряхнуть с себя явь сна. Во сне они были вдвоем, он стоял за её спиной и обнимал её большими руками, прижимая к себе. А она, чувствуя затылком его подбородок, смотрела вперед, на вечереющее море, ещё чуть подсвеченное закатившимся за горизонт солнцем, на бесконечное воздушное кружево облаков, на серовато-серебристые, словно стальные, волны и чувствовала себя не просто частью мира, а его сутью. Тело её как бы сложилось в одну большую улыбку, и оно улыбалось, улыбалось всему: морю, пьянящему соленому воздуху, своёму счастью, его присутствию…
Огромным усилием воли Александра отогнала видение. О, какая опасность таилась для неё в этом каменном, новеньком бесстыжем доме. Внезапно и очень отчетливо она поняла, что могла бы ко всему этому привыкнуть. К его присутствию, к его широкой теплой спине, заслонившей её от всех невзгод и неурядиц. От себя самой.
Она резко поднялась, волосы рассыпались по её голым плечам, щекоча шею и грудь. - Нет, - громко ответила самой себе и покачала головой. - Это - моя война. Мой выбор.
Когда Александра спустилась к завтраку, он уже сидел за столом и читал газету. Она с удовольствием отметила, что им подали гречневую кашу и яйцо всмятку - ох, как же она любила гречневую кашу!
Владимир выглядел веселым и оттого казался легким, светским, почти озорным, помолодевшим лет на десять. Серый свитер так шел к его прекрасным глазам. Она невольно залюбовалась его юношеским румянцем, как будто он только что пришел с мороза.
- Пока вы спали, Сашечка, я уже на лыжах пять километров прошел, - заметил он, улыбаясь. - Давайте завтракать, голоден как черт.
Он указал на стул, и она поспешила сесть.
Глядя на него, ей хотелось улыбаться ему в ответ, петь и смеяться. С трудом напомнила она себе, что перед ней жесткий человек, не прощающий промахов. А промахи, отдайся она этому невероятному счастливому морозному утру, не замедлят посыпаться один за другим. И всё же, глядя на тяжелую шелковую скатерть с бахромой, накрытую для завтрака белыми крахмальными салфетками - точь-в-точь, как делала её бабушка, - на розово-серебряный свет, льющийся прямо с небес им в окна, и на его улыбку, бликующую в его слюдяных глазах и на серебряном кофейнике, она не могла удержаться. Она чувствовала себя счастливой.