24 сентября 1910 года переживая боль от предательства Меньщикова и скучая по любимому делу Жученко написала Е. К. Климовичу:
«Изгоев [Аарон Соломонович Ланде] в «Речи», который является легальным граммофоном того не существующего ныне, что было Партией с.-р., очень утешительно говорит, что Меньщиков возбуждает гадливое чувство. Ну, нравственным возмущениям - цена грош в данном случае, но это показывает, что вот предположение, будто Меньщиков мог бы работать в революционных организациях - едва ли осуществимо. Кто возьмет его к себе? Меня больше занимает заметка здешней прессы, русское правительство якобы встревожено намерением сего субъекта что-то там опубликовать. Главный вред от него налицо; мы, проваленные! Остается, следовательно, пресловутое дискредитирование и прочая пальба из пушек по воробьям. Но это ведь лишь минутное волнение и одно времяпрепровождение. Ничего не изменится; главное всегда останется - сотрудники есть и будут, а следовательно, и банда не сможет поднять высоко головы. Интересно знать, когда это вошло в обращение слово - провокация? Кажется, с 1905 года. И вот с тех пор нас обвиняют всегда в провокации. И пусть! От этого обвинения Департамент полиции еще не рушился. А что другое может разоблачить Меньщиков? Остается только радоваться, что предатель известен. Все многочисленные провалы, все их причины, - хочу сказать, - азефский и мой, особенно, - показывают, что ваша всех система преследования шаек с.-р. и проч. - жизненна и плодотворна. А это громадное утешение! Говорю это с убеждением, зная теперь, откуда шли все разоблачения, предательства. Само собой, мы никогда не провалились бы при вашем, Мих. Фр.[фон Коттене] и других ведений агентуры. И мне даже опасно, что вы могли хоть только остановиться на вопросе, не были ли вы причиной моего провала! От предательства не упасется никто… О, если бы не Меньщиков! Тяжело, мой друг, не быть у любимого дела! Безо всякой надежды вернуться к нему!..».
После Февральской революции 1917 года Бурцев рассказал о провокаторах и осведомителях Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства.
Показания В. Л. Бурцева 1 апреля 1917 года:
«Председатель. — Какой план основного вашего рассказа?
Бурцев. — Я хочу указать на то, что последние 10 и даже больше лет я занимался борьбой с тайной полицией, где, мне кажется, совершались такого рода преступления, которые, если я верно понимаю задачи вашей Комиссии, входят в её рассмотрение. Из этой области я хотел бы указать вам на факт следующего характера. Я всю свою борьбу с полицией разделяю на две части. Одна часть, которая едва ли вас может интересовать (я не буду на ней останавливаться, если только вы сами мне не укажете), — это борьба с осведомителями. С моей точки зрения — они были преступники, они были вредные люди, они были предатели. Так что те мои сведения, которые относятся к осведомителям, насколько я понял, Комиссию не интересуют?
Председатель. — У нас вырабатывается такая точка зрения: есть осведомители и осведомители. Часть осведомителей осведомляла о деятельности разных организаций, которые, с точки зрения существующего порядка, были преступными и т. д. Так вот, относительно этого рода осведомителей у нас ещё не установилась окончательная точка зрения, что это криминал...
Бурцев. — Но, думаю, то, что вы сказали, не относится ко второму разряду осведомителей, которых я называю провокаторами... Первый, — кто сообщал, — был вреден, он был предатель, я с ним боролся, как только мог, воевал. Но другой разряд — осведомители, которые были членами партии, которые толкали других и сами непосредственно даже участвовали в различных актах, — я их называю не осведомителями, а провокаторами. Вот с ними я особенно усердно боролся. И думаю, — сколько я понимаю задачи Комиссии, — вам придется их дела рассмотреть. Я, в этом отношении, за границей давно уже делал аналогичные попытки. Попытки такие были и после раскрытия дела Азефа. Я, в своем журнале «Общее Дело», поместил статью, с требованием предания суду Столыпина и Герасимова за то, что они руководили не осведомителями, а провокаторами. Через год я то же самое изложил в форме письма министру юстиции Щегловитову. <...>