Конечно, перенесение акцента на Европу пошло бы в какой-то мере в ущерб связям с Сообществом наций, и бивербруков-ская «Дейли экспресс», раздувая «киплинговские чувства», противилась этому как могла. Но о свертывании международных финансовых операций Сити вообще речи не было. Землевладельцы, рантье, существующие стрижкой купонов с колониальных инвестиций, финансисты Сити, высшее британское чиновничество сохраняли свои позиции неприкосновенными, или почти неприкосновенными.
Рабочим «европейский душ» не сулил ничего хорошего. Улавливая настроения, Гейтскелл выдвинул от имени лейбористов свои условия возможного присоединения к «Общему рынку», которые не имели никаких шансов быть принятыми «шестеркой». Мнения в промышленных кругах разделились. Для мелких и средних перспектива принудительного поглощения была явно непривлекательной. Крупные чувствовали себя уязвленными. Признавая рискованность всего мероприятия, они допускали и возможность крупного выигрыша. Как-никак успех сулил снятие барьеров на рынок с населением 170 - 180 миллионов человек с куда более высокой покупательной способностью, чем «голытьба» в Азии и Африке. Словом, игра, с их точки зрения, стоила свеч. Но само решение, касавшееся прежде всего и главным образом «их» сферы, было принято за них, а не ими. Впрочем, сейчас нет смысла гадать, как обернулось бы развитие событий в Англии, вернись лорд-хранитель печати из Брюсселя с парафированным договором в кармане. Но де Голль выставил его за дверь. Он сделал это на своей очередной - раз в полгода, не чаще - пресс-конференции в Елисейском дворце 14 января 1963 года.
Вето Парижа потрясло Лондон. Газеты набросились на «виновника всех бед». Карикатуристы отводили душу на галльском петухе, разнося его в пух и прах. Би-Би-Си вспомнила слова Черчилля: «Из всех крестов, которые мне приходилось нести, самым тяжелым был лотарингский». Репортеры разом заметили, что на первом же приеме министр иностранных дел лорд Хьюм демонстративно отказался от предложенной ему французской сигареты. Данкен Сэндис, тогдашний министр по делам колоний и Сообщества наций, назвал де Голля «заблуждающимся человеком, который считает, что Франция - это Европа, а он - это Франция».
Париж не остался в долгу.
- Меня охватывает меланхолия, - обронил будто бы де Голль на приеме в Елисейском дворце, - при виде Британии, стремящейся к Соединенным Штатам, ибо она рискует стать американским коммивояжером.
Отношения между Парижем и Лондоном были испорчены вконец. Английское правительство «позаботилось» тогда даже о том, чтобы отменить намеченный на март визит в Париж принцессы Маргарет, сестры королевы, которая должна была присутствовать на благотворительной кинопремьере фильма «Лоуренс Аравийский» и завтракать с президентом Франции в Елисейском дворце.
Но брюссельское фиаско не было для Британии только дипломатической неудачей. «То, что произошло, - заявил Эдвард Хит, вернувшись в Лондон, - является жестоким ударом для всех тех, кто верит в истинную Европу». «Верующим в истинную Европу» было, однако, не привыкать к ударам судьбы. Они пережили и этот. Для Макмиллана же удар оказался роковым. Через несколько недолгих недель тему «Общего рынка» как ветром сдуло со страниц легко приспосабливающихся к обстановке лондонских газет. «Непогрешимый», «невозмутимый», «непререкаемый» «чудо-Мак» как лидер потерпел крах.
И, как если бы этого удара было мало, последовал второй: «афера Джона Профьюмо».
Недовольство промышленных кругов положением дел в стране угадывалось даже невооруженным глазом. Они были явно неудовлетворены «нераспорядительностью» правительства и ставили под сомнение способность «истэблишмента» выправить положение. Складывалось совершенно отчетливое впечатление, что они делали серьезную заявку на увеличение собственной роли в определении общей политики страны. Но чтобы вам, читатель, было понятно значение этой кампании, я должен сделать некоторое отступление.
Наши представления о механизме власти в капиталистических странах в значительной мере основаны на обобщениях из опыта Соединенных Штатов. Это естественно. О США пишут уйму, и в деталях. Европейские державы берут по большей части скопом: на каждую в отдельности места в газетах нет. Нам довольно хорошо известна роль американских промышленных магнатов в экономике этой страны. Школьник старшего класса с ходу выпалит по меньшей мере полдюжины имен крупнейших воротил американского бизнеса. Династии Фордов и Рокфеллеров, Меллонов и Дюпонов, Гарриманов - кто не слыхал о них! Их непосредственное участие в делании американской политики само собой разумеется. Ведущие промышленники кочуют за океаном из директоратов монополий в правительство и обратно, как переезжают из городских апартаментов в загородную виллу. Фраза Чарльза Вильсона, в свое время министра обороны США: «Что хорошо для «Дженерал моторс» - то хорошо для Америки» - стала хрестоматийной. И мы непроизвольно переносим подчас эти американские мерки на Европу, не всегда задумываясь, подходят ли они. А между тем, например, ни одного из членов кабинета Макмиллана нельзя, строго говоря, отнести к числу наследственных промышленников. Дельцы, представители финансовых фамилий были. Промышленников, за исключением очень кратковременного пребывания на посту министра - не члена кабинета - партнера электронной фирмы Ферранти, не было. Труба пониже и дым пожиже? Как сказать…