Малколм Маггеридж слывет эксцентриком. Но от других его высказывания отличались лишь большей хлесткостью.
Рой Томсон, канадский миллионер, натурализовавшийся в Англии, скупивший здесь дюжины газет и журналов и получивший звание лорда Томсона оф Флит, говорил: «С этой страной должно быть что-то не в порядке, если мне так легко вытряхивать из нее деньги». Выступая первый раз в палате лордов, он разбудил дремлющих пэров ошарашивающей статистикой: на каждого человека, необходимого для выплавки тонны стали в Америке, в Англии требуются три; одинаковые дома строятся в Англии в три-шесть раз дольше, чем в Америке. Другой натурализовавшийся англичанин - Уильям Аленн, американский консультант по вопросам управления промышленностью, проработавший в английских компаниях шесть лет, назвал Британию «страной на полставки, получающей ползарплаты за полработы при полусонном руководстве». Это полукислое-полугорькое определение обошло все газеты и его проглотили.
Сам Лондон казался уже не тем, что был прежде. Джеймс Моррис, отличный стилист, так рисовал его портрет в «Гардиан» летом 1963 года: «Лацканы его смокинга все еще блестят. Но брюки отглажены плохо. Судьба города - это отражение истории. В Лондоне сегодня история сделала передышку: может быть, он меняет скорость для следующего холма?» В Лондоне и. впрямь почти физически ощущалось то, что историк Уолтер Бэджэт называл «разрывом между престижем и властью». Созданный для господства, этот имперский город оказался слишком большим для своих островов. Выстроенный, чтобы стоять в центре огромной авторитарной структуры, он имел облик законодателя, арбитра, генерал-губернатора.
«Но теперь, - писал Моррис, - все это ушло. На его улицах уже не видно загорелых людей империи, чуть неловко чувствующих себя здесь в своих свободных шляпах и ботинках на толстой подошве. И Даунинг-стрит уже не самое важное хранилище власти в мире…
Не так давно неотъемлемой характеристикой Лондона, которую отмечали все иностранные наблюдатели, было его чувство непоколебимой самоуверенности. На многое ему было наплевать. Если он и замечал критику иноплеменных, то отметал ее как фривольную и неуместную. Он относился к остальному миру с неприступным, хотя и без надменности, превосходством.
Сейчас эта уверенность ушла вместе с ответственностью. Лондон не правит уже делами мира, и, как многие из людей, ушедших на пенсию, он чувствует себя в отставке деморализованным. Его газеты охвачены сомнениями. За ланчем с самодовольными американцами его дельцы выглядят болезненно подобострастными. Вкрадчивые визитеры из Цюриха приводят их в замешательство и заставляют чувствовать не в своей тарелке. Его патриции, когда-то прогуливавшиеся по Сент-Джеймсу, излучая ленивую безмятежность, теперь выглядят озабоченными, чуть потертыми и даже - это ли не последнее предательство достоинств джентльмена - несколько смущенными».
31 марта 1964 года Британия рассталась с одним из старейших символов своей имперской власти - флаг королевского флота, который развевался над британским Адмиралтейством с 1628 года, был спущен старшим радистом Робертом Мэннингом. С этого дня флот, армия и военно-воздушные силы Британии были объединены в одно министерство. Интеграция вооруженных сил была признана правительством тори необходимой и неизбежной, в том числе и по соображениям экономии. К тому времени королевский флот, еще в конце второй мировой войны насчитывавший 6500 боевых единиц, сократился до 248 единиц, то есть в 26 раз. Газеты позволяли себе язвить в адрес Адмиралтейства и, подсчитав, что во время войны один адмирал приходился на 85 судов, а сейчас - один на три, вспоминали о «законе Паркинсона», автор которого, английский сатирик Паркинсон, утверждал, что, «по мере того как работа сокращается, персонал увеличивается». Министру обороны Питеру Торникрофту, уже объявившему тогда о предстоящей интеграции вооруженных сил «под одной крышей», советовали предварительно сократить штат Адмиралтейства и число адмиралов, прежде чем они заполнят все министерство обороны «под самую крышу». Но ирония иронией, а с флотом были связаны самые значительные главы в истории Британии. На его мощи покоилась когда-то вся колониальная империя. Под малиновым флагом с золотым якорем флот адмирала Нельсона выиграл Трафальгарскую битву, эскадры Джеллико и Битти шли в знаменитое Ютландское сражение против немецкого флота Шеера - это было самое крупное морское сражение в первую мировую войну. За три с половиной века флаг Адмиралтейства приспускался лишь трижды: по желанию короля Эдварда VII этим жестом отдавалась последняя честь умершему монарху. Так проводили самого Эдварда VII, Георга V и Георга VI. Вечером 31 марта 1964 года несчастье не омрачило королевской фамилии. Но еще одна страница в истории британской великодержавности была закрыта: перед строем высших офицеров Адмиралтейства на плацу парадов королевских конных гвардейцев, под звуки «Гимна вечерней зари» малиновый с золотом флаг медленно, мучительно медленно спустился по флагштоку. Сам флаг был передан королеве, которая и приняла с того дня звание лорда - верховного адмирала. Символ морского владычества превратился отныне всего лишь в еще один атрибут британской монархии. В прошлое ушла еще. одна иллюзия. В апреле 1962 года древний Шотландский университет отмечал два крупных для себя события: вступление на должность почетного ректора университета писателя Чарльза Сноу и присвоение степени доктора права honoris causa, то есть в знак особых заслуг и достижений, Михаилу Шолохову. На торжественной церемонии Чарльз Сноу произнес речь, которую, по обычаю, посвятил одной теме, избрав на этот раз - великодушие. Он начал свое выступление издалека: