Самым тяжелым для России было требование о разоружении на Черном море. Здесь Орлов бился за каждую букву. Он настоял на том, чтобы принцип разоружения распространился и на Турцию; формальное «равенство» было соблюдено. Он добился отказа англичанам от претензии на открытие проливов для военных судов: это превратило бы Черное море в британское озеро. Наконец, удалось сохранить за Россией (а, стало быть, на правах паритета, и за Турцией) право содержать несколько вооруженных пароходов (а не устарелых парусных судов, как настаивали англичане). В целом же статья о Черном море явилась попранием суверенных прав Российского государства; в случае «чрезвычайных обстоятельств» турки в течение нескольких дней могли перевести свою эскадру из Средиземного моря в Черное и пропустить туда же корабли своих союзников, Россия же была лишена элементарной самозащиты.
Орлов отмел немало и других домогательств британцев: требование разрушить укрепления и верфи Николаева и Херсона, объявить о «нейтрализации» Азовского моря, согласиться с образованием «государства Черкесии» в качестве вассала Порты, а когда это не удалось — срыть форты по Кавказскому побережью.
Поскольку растерзать Россию не удалось, в разгоряченной шовинизмом Британии весть о мире была встречена без энтузиазма. Газета «Сан» восприняла ее как скорбную и вышла в траурной рамке. В чем только не обвиняли правительство в парламенте «благородные лорды» и «почтенные депутаты»! У России-де вырвали бумажное обязательство не возрождать черноморской эскадры, да и согласились при том на сохранение небольшого, но боеспособного отрада, — а надо было добиться открытия Проливов, чтобы в случае надобности, флот ее величества мог опустошить берега и наказать строптивицу; почему не взорваны верфи Николаева и Херсона? Слишком мал отторгнутый кусок Бессарабии; ничего не сделано на Кавказе.
В действительности мир без победы (ибо таковой британское оружие не одержало) дал Альбиону много преимуществ: он утвердил свое экономическое и политическое преобладание в Османской империи, подорвал (но не уничтожил, как то мечталось) позиции царизма на Балканах, добился «очищения» Черного моря от русского флота, способствовал отторжению части Бессарабии, отрезал Россию от Дуная, возглавил верховный надзор держав за русско-турецкими отношениями.
Второй, после России, жертвой англо-французского альянса, явилась Турция. Редко когда выражение «Пиррова победа» столь удачно характеризует итог войны как в случае с нею. Реваншистские мечты Порты простирались на Закавказье. Турецких же солдат, без спроса их командования, потащили в Крым, где они, по отнюдь не образному, но характерному выражению газеты «Таймс», мерли как мухи от пуль, болезней и лишений. Что касается Азии — то война завершилась оглушительным поражением османской рати, взятием русскими войсками сильной крепости Карс.
По ходу дел союзники затянули на турецкой шее финансовую удавку в виде двух займов, с которыми Османская империя не смогла расплатиться в оставшиеся ей десятилетия существования. Наконец, у султана «исторгли» (так говорилось в британском парламенте) февральский хатт и-хумаюн 1856 г. с обещанием реформ. Несмотря на отчаянное противодействие Али-паши и Джамиль-бея на Парижском конгрессе, в мирном договоре содержалось упоминание о хатте. Иными словами, Турция согласилась на проведение реформ под наблюдением держав.
Третьей по счету, но не по значению жертвой победы союзного оружия в Крыму стали балканские народы. Их интересами пренебрегли ради сохранения статус-кво на Балканах, ибо наиболее удобной формой хозяйничанья здесь англо-французского капитала являлась та, что прикрывалась обветшалой османской ширмой. Народам предъявили властное требование — не бунтовать! Попытка греков подняться в 1854 г. на восстание была пресечена железной рукой — в Афинах высадились французская дивизия и британский полк.
Канцлер А. М. Горчаков берет реванш
Вздохи сожаления по поводу Парижского мира, раздававшиеся в Англии, отдавали лицемерием Тартюфа и Иудушки Головлева. Не одержав победы на поле боя, Великобритания добилась отмены прав, завоеванных Россией на Балканах в ходе четырех войн и утвержденных пятью договорами, плодов громкозвучной славы русского оружия, подсекшего основы османской власти на юго-востоке континента. В качестве своего рода перестраховки, в дополнение к Парижскому миру, Австрия, Франция и Великобритания, по наущению последней, 15 апреля 1856 г. подписали договор, по которому обязались, совместно и порознь, прийти на помощь Османской империи, если над той нависнет опасность.
Казалось, возле «Крыма» должны были наступить дни безраздельного и безмятежного британского преобладания в огромном регионе, на который фактически или хотя бы только формально распространялись прерогативы султанской власти. Ан не вышло. «Крымская система» пыталась увековечить здесь позавчерашний день, а именно — власть отсталого, смертельно больного военно-феодального общества над более развитыми социально, экономически и культурно Балканами. Знакомясь с перепиской двух видных турецких деятелей эпохи, уже знакомого нам Али с Фауд-пашой, сознаешь, что они с горечью и тоской приходили к выводу о тщетности попыток совместить европеизаторские усилия с догмами ислама, не допускавшими равноправия между последователями Магомета и «неверными». Реформаторов поддерживала горстка чиновников и интеллигентов, получивших образование за границей, некоторые офицеры. Против выступали влиятельные сановники старой закалки, улемы, все духовенство от шейх-уль-ислама до последнего деревенского муллы, весь «базар», как средоточие восточного общественного мнения, и масса мусульманского населения. Равноправие христиан и мусульман осталось на многотерпеливой бумаге. Да и можно ли было употреблять это слово без кавычек, когда самые радикальные из преобразователей полагали, что руководящая роль в государстве и впредь будет безраздельно принадлежать туркам? Сама мысль о свободном доступе христиан на вершину власти приводила Али-пашу в ужас: «Они вскоре завладеют всеми делами, так как обладают необходимыми для этого знаниями и способностями в большей степени, чем мусульмане. Они оставят позади себя мусульманских чиновников, а ислам не одобрит наших уступок немусульманам».
Не приходится удивляться, что усилия турецких «западников» напоминали по результатам Сизифов труд по вкатыванию камня на гору, в чем убеждались их европейские покровители. В 1859 г. французский посол в Стамбуле Э. Тувенель давал убийственную оценку статус-кво, в рядах защитников которого он сам подвизался: «Я убежден, что до тех пор, пока не разразится буря, для дипломата нет другой роли, как только штопанье старья. Итак, я делаю все возможное, чтобы помешать Высокой Порте испустить последний вздох на моих руках, ибо, если живой не хорош, покойный будет еще безобразней…»
Участвовать в штопанье прогнившей османской государственной ветоши, да притом на вторых ролях, угнетенные народы не желали. Обновления они искали на путях воссоздания или упрочения своей национальной государственности. Парижский мир поэтому стал точкой отсчета нового подъема освободительного движения. А это побуждало искать поддержки России, глубоко уязвленной в национальном самолюбии, тяжело переживавшей ущемление своих государственных интересов. Надежда Пальмерстона на устранение России с Балкан развеялась как дым. Придя в себя после потрясений войны, дипломатия последней обнаружила, что не все рычаги влияния утрачены. В осуществимость планов реформ в Османской империи она не верила, в искренность содействия этому процессу со стороны западных партнеров — еще менее. У руководства иностранными делами встал князь А. М. Горчаков, лицейский товарищ Пушкина, тот самый, которому поэт предрекал:
Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый и славный.
Фортуна многие десятилетия водила Горчакова по столицам — он побывал и в Лондоне и в германских княжествах, и в Италии, и в Вене, пока в трудных условиях поражения не был призван на высший в российской дипломатии пост. В первых же своих циркулярах новый министр высказал мнение, что в политике держав, записавшихся в покровители «турецких христиан» возобладают старые черты, а именно — «сопротивление развитию христианских народностей с тем, чтобы, провозглашая терпимость, сделать иллюзорным равенство политических и гражданских прав и культивировать разногласия между различными христианскими исповеданиями».