сть во Франции одна расхожая шутка. Некий господин ищет себе секретаршу, и к нему обращаются три молодые женщины — американка, англичанка и француженка. Будучи не в состоянии сделать выбор, он решает устроить небольшую проверку, чтобы выбрать ту, что лучше других ответит на его вопрос: «Вы — единственная женщина на частном самолете, кроме вас на борту еще два десятка мужчин, все они красавцы, мужественные, мускулистые атлеты. Ваш самолет терпит в пустыне катастрофу. Вокруг ни души, кроме вас и этих мужчин. Что вы будете делать?»
Американка отвечает, не раздумывая: «Я умею позаботиться о себе. В тех местах, откуда я родом, все еще жив дух Дикого Запада. Так что я выманю всех этих парней из самолета, сама быстро прыгну назад, забаррикадирую дверь и буду ждать, когда подоспеет помощь».
«Прекрасно, — говорит мужчина и обращается к англичанке: — А вы?»
«В стране, откуда я родом, — поясняет та, — веками живет традиция галантного отношения к женщине. Вы сами знаете, рыцари в начищенных до блеска доспехах и все такое прочее. Так что я выберу себе самого сильного парня, с самыми крепкими мускулами и постараюсь убедить его, что он должен защитить мою честь. Уверена, что он мне не откажет».
Мужчина кивает, явно довольный ответом. «Хорошо, — говорит он и поворачивается к француженке: — А вы?»
Та задумывается и медлит с ответом.
Мужчина теряет терпение и удивленно переспрашивает ее: «Вам что, непонятен вопрос?»
Француженка пожимает плечами: «Разумеется, понятен. Но в чем проблема?»
Когда Билли и Джо вернулись домой в Штаты после второй мировой войны — «Большой войны», как было принято говорить в те годы, когда все еще давали войнам порядковые номера, — как только речь заходила о Франции, они тотчас начинали подмигивать друг другу и обмениваться многозначительными улыбками.
«Эти французы! — игриво подмигивали они друг другу, — секс прочно засел у них даже в мозгах!»
Им довелось вкусить соблазн в первые две недели в Париже сразу после освобождения города, и они отпраздновали поражение немцев с какой-нибудь Мими или Фифи, а может, и с той и другой вместе. И снова многозначительное подмигивание. «Эй, да эти девчонки носят черное белье! Вы когда-нибудь видали американку в черном белье? Боже милостивый, разве в Кливленде увидишь нечто подобное?»
Но ведь в глазах всевозможных Билли и Джо Франция, в первую очередь, была страной, подарившей миру маркиза де Сада, игральные карты с обнаженными женщинами, запрещенные книги и приставку «французский» к таким словам, как «поцелуй», «открытка», «письмо» и «тост».
Чего им, однако, не дано было знать, так это того, что в далекие стародавние времена французская женщина была совершенно бесправным существом. Мучительно медленный процесс идеализации женщины начался в XII–XIII веках, то есть в эпоху рыцарства. Трубадуры воспевали их ласки, что, в свою очередь, привело к тому, что порой женщины не знали, куда им деваться от своих обожателей. Где-то в середине XIV века представительницы прекрасного пола из числа аристократок выступили в роли провозвестниц феминизма, изобретя так называемые «Суды любви», с тем чтобы поставить отношения между полами на законодательную основу. Например, как-то раз суд постановил, что замужняя женщина, не желающая отвечать взаимностью своему бывшему возлюбленному, совершает великую ошибку. Вот что изрек по этому поводу судья: «Брачные узы отнюдь не исключают прав первой любви, если, разумеется, дама не сочтет нужным целиком и полностью воздерживаться от любовных утех».
Тот же самый суд постановил, что в случае брака по расчету — а таковые имеют место и по сей день — ни о какой любви не может быть и речи. Что, в свою очередь, привело к возникновению пропасти, которая со временем стала еще шире, между романтическим увлечением и браком. Следующим логическим шагом стало возведение супружеской неверности в ранг национального института. Прелюбодеяние, совершаемое с пяти до семи («cinq a sept») — вот то, чем занимаются французы, когда, англичане чинно распивают свой чай, а американцы смешивают мартини. Любовница-француженка в полном вашем распоряжении, потому что ее муж сейчас у своей любовницы, чей муж — в свою очередь — у своей. По мнению французов, это самый цивилизованный способ уберечь брак от распада и одновременно вполне приемлемая альтернатива семейной скуке — этакий предохранительный клапан, который, согласно французской логике, не дает довести дело до развода. Свою лепту в этот «национальный портрет» внес и Наполеон, когда на нескольких аукционах обнаружились его письма к Жозефине. Император без тени смущения писал о том, чем бы он хотел заняться с ней. При разводе с ней он пустился в не менее откровенные рассуждения о том, что у нее самые прекрасные «интимные части» в мире, «но она слишком много лгала ему».