Лишь теперь до меня дошло, что у разборки хватало зрителей — с краю двора, где одинокий фонарь светил на коническую крышу беседки, разносился встревоженный девичий щебет. Студентки.
Они чуть ли не весь первый подъезд оккупировали, снимая квартиры втроем, а то и впятером. Мои губы раздраженно дернулись, но их тут же потянуло изогнуться улыбкой — в стайке второкурсниц я приметил Марину.
Она стояла вместе со всеми, и в то же время наособицу. Высокая, стройная, красивая до невозможности, девушка снилась мне. Я мечтал о ней, томился, но стеснялся даже смотреть в ее сторону. Может ли обычный смертный рассчитывать на благосклонность богини?
— Игнат! — окликнула Марина, и я обомлел.
Она позвала… меня?! Замерев, я растерянно смотрел, как девушка торопливо шла навстречу, чуть покачивая бедрами, как остановилась в каком-то шаге… Даже косой и резкий свет фонаря не портил изящные черты ее лица.
— Молодец! — с чувством вытолкнула Марина. — А то уже вконец обнаглели!
— Ну, да… — пролепетал я, растеряв все слова.
Издав еще парочку нечленораздельных фонем, побрел домой, кляня себя за позорную нерешительность и шипя от стыда.
«В кои веки Марина сама к тебе подошла! А ты, как последний дурак, изобразил то ли малую архитектурную форму, то ли бесформенный студень! Вот же ж идио-от…»
Застонав, я вошел в подъезд и утопил клавишу вызова лифта. Где-то в глубине шахты стронулась кабина, зашелестели, разматываясь, тросы. Грюкнув, откатилась дверь.
Я шагнул на пружинящий пол, и вжал кнопку «18». С деньгами туго было, пришлось покупать евродвушку на последнем этаже. Зато там потолки высокие, по три метра…
Ввалившись в прихожую, я угрюмо хлопнул дверью, и разулся. Тело болело по-прежнему, и мне пришло в голову залезть в ванну, напустив горяченькой. Попарюсь хоть…
Восьми еще нет. Ну, и что? Устал… Этот «чужой» вымотал меня до крайней степени. Высплюсь — и выходные. О-о! У меня же три отгула! Так что, извините, товарищи Стругацкие, понедельник начнется в четверг, и ни днем раньше!
Кряхтя, я погрузился в ванну по закону Архимеда. Шумная струя всё подливала и подливала парящей воды, отбирая у тела вес. А вот мысли мои отяжелели, помалу возвращая способность думать.
«Может, это полиментализм был? — рассуждал я «на чилле».[1]— А что? Вторглась в меня иная личность, откуда-нибудь из сопредельного пространства, чуть мою собственную не бортанула… Ну, не психопат же я! Ведь этот… чужой в самом деле умеет намять по организмам! А у меня, так только… Теоретическая подготовка…»
Постанывая, я вылез из ванны, и даже пробку не поленился вынуть.
«Всё, отбой…»
Оставив мокрое полотенце валяться на полу, поплелся в спальню. Чувствовал я себя, как игрушка, у которой кончился завод. Постанывая, вполз на диван-кровать, не сложенный с утра (а смысл его складывать? Вечером опять ложиться…), и замотался в одеяло.
«Не кантовать…»
Я бродил душой по спутанным сновидениям из тех, что впечатляют ночью, а утром забываются, утекая, как туман сквозь пальцы. Вернулся в явь, наверное, после двенадцати — организм ненавязчиво просился в санузел.
Я с удовольствием потянулся, зевнул от души, протирая глаза — и напрягся. Что-то не то… Да всё не то!
Откуда в моей спальне окно с допотопной форточкой? А это что глыбится в углу? Шкаф? Откуда у меня шкаф?! Все вещи в гардеробной! И постель…
Я принюхался. Да нет, пахнет приятно — накрахмаленным бельем. Лишь однажды довелось мне учуять эти нотки свежести — у бабули в Приозерном. Запахи детства…
Терпкий аромат растертого в пальцах смородинового листа… Волглый дух остывшей баньки…
«Да не морочь ты себе голову всеми этими нотками!» — накинулся я на себя в раздражении. И замер.
Тихий вздох донесся ясно и четко. Сглотнув, я медленно перекатил голову по подушке.
Рядом со мной, дразня крутым изгибом, лежала девушка «без ничего», как мы говорили на заре малолетства. Сонная, не раскрывая глаз, она заворочалась, ложась на спину. Лунный свет выбелил хорошенькое личико, протянул тени от высоких грудей, точеных, как опрокинутые чаши. И весьма глубоких посудин — размер четвертый, не иначе…
А мне, как зачарованному, оставалось следить за плоским девичьим животом, что еле заметно надувался и опадал. О, какие ножки…
Я отмер, и медленно-медленно, боясь разбудить «фею моих снов», встал, приятно упираясь босыми ступнями в мягкую дорожку, вязанную из лоскутков, и на цыпочках вышел в прихожку.