– Рада, – обратилась она ко мне в тот момент, когда я уже собралась сама её окликнуть, – вы случаем не знаете, как в коллекции вашей бабушки появилась эта открытка?
Женщина развернула альбом в мою сторону. Её указательный палец указывал на мою любимую открытку.
– Альбом достался бабушке от её матери, – пустилась я в объяснения, – но бабуля никогда не говорила мне, как открытки появились в альбоме. В детстве она рассказывала придуманные истории о тех людях, которые на них изображены, и каждый раз они оказывались разными.
– Вы позволите взглянуть на оборотную сторону открытки? – с какой то обречённость в голосе спросила Елизавета Петровна.
– Конечно, – я закивала головой.
Женщина не спеша направилась к рабочему столу. Присев за него, она надела перчатки из тонкой белой ткани и бережно вытащила открытку из прорезей в листе альбома. Перевернув открытку, Елизавета Петровна всхлипнула и прикрыла рот ладонью, позабыв про перчатку.
Поведение выглядело более чем странным, поэтому я поспешила к хозяйке лавки:
– С вами всё в порядке?
– Да… – прошептала она слабо и тут же продолжила уверенно: – Со мной всё хорошо! Ваша открытка выпущена в начале ХХ века. Тогда их называли «открытое письмо». Вот видите, на оборотной стороне нет поля для сообщения, только для адресата. Обычно здесь, – женщина обвела левую часть открытки указательным и средним пальцами, – размещали повторяющееся словосочетание «почтовая карточка» на разных языках. Ваша особенная. Заметили: надпись только на двух языках, французском и русском. Могу с уверенностью сказать, что её напечатали в России, жаль только, так и не отправили. – Елизавета Пертовны украдкой стёрла слезинку и указала на очевидный факт: – На ней нет марки.
Она вновь уставилась на лицевую сторону открытки с неподдающимся описанию выражением лица. Я не удержалась от вопроса:
– Скажите правду! Вы знаете эту женщину и мальчика? Я же вижу, что вы расстроены. Вряд ли такое впечатление на вас произвели бы незнакомые люди!
Елизавета Петровна подняла глаза, полные слёз. Капли одна за другой катились по её бледным щекам.
– Да, Рада, – ответила она бесцветным голосом, – мне они знакомы. Женщина приходится мне сестрой. Её звали София. А мальчик, – она промокнула уголки глаз всё ещё надетыми на руки перчатками, – мальчик – это Герман.
– Герман?
Тошнота подкатила к горлу. Да не может этого быть! Так, стоп!
– В смысле, ваш родственник, который когда-то жил? – я решила уточнить и вернуть здравый смысл нашей беседе.
– Нет, это мой Герман… точнее её Герман… – женщина продолжала всхлипывать и говорила словно в бреду.
Я огляделась в поисках воды. Графин нашёлся на кофейном столике у окна.
Я подала совсем расклеившейся Елизавете Петровне стакан и, дождавшись пока она сделает несколько глотков, сказала:
– Вам нужно успокоиться, а лучше – прилечь. Вы ведь живёте на втором этаже? Давайте я вас провожу!
Женщина закивала поднимаясь:
– Простите меня, Рада. Мне действительно лучше отдохнуть.
Я проводила её до спальни, помогла снять платье, надеть теплый стёганый халат и улечься в кровать. Елизавета Петровна заснула почти мгновенно. Видимо, нервное потрясение оказалось слишком сильным.
Прикрыв за собой дверь, я спустилась на первый этаж. На улице давно стемнело, а многочисленные часы, находившиеся в лавке, показывали десятый час. Давно стало ясно, что Герман отсутствует, поэтому я посчитала правильным остаться в магазине и дождаться его возвращения. Не бросать же всё открытым и без присмотра!
Глава 4
Ночь поглотила липовую аллею. Лишь изредка проезжающие автомобили рвали светом фар тёмное нутро спящей улицы. Ярга выглядела неуместно в этом сонном царстве трепещущих теней и неясных силуэтов. Она бежала впереди, высоко подпрыгивая, хватала падающие листья на лету. Такая беспечная и беззаботная. Совсем ещё щенок… Щенок, который прекрасно видит во тьме. Лучше, чем какое-либо животное из существующих или когда-либо существовавших.