Рагунат знал, что Баби ненавидит Лилю с того момента, как та переступила порог дома. Да и чего было ждать от женщины, привыкшей властвовать в доме безраздельно на протяжении многих лет, когда вдруг появляется новая госпожа, обладающая почти такими же правами, как и она, старшая. Да еще когда соперница так молода и красива, как Лиля, наделена способностью пленять всех хоть раз взглянувших на нее мужчин, весела и говорлива. Для Баби, которую никто бы не назвал привлекательной женщиной, это было оскорблением. Само присутствие в доме Лили выводило ее из себя. Рагунат знал об этом, как знали все, и не сомневался, что в его отсутствие Баби доставляла Лиле немало неприятных минут, но никогда не слышал от своей прекрасно воспитанной жены ни одного слова жалобы. Слишком благородная, чтобы сводить счеты, Лиля предпочитала не замечать неприязни, питаемой к ней Баби, и только смеялась, когда Рагунат открыто спрашивал ее о тяжелом нраве старшей невестки.
Теперь для Баби настали счастливые дни. Она просыпалась с мыслью о том, что теперь есть чем оправдать свою ненависть к жене Рагуната. Целый день она заводила разговоры о ней во всех местах, где появлялась. Слуги были извещены об ее подозрениях во всех деталях. Соседки получили постоянную тему для сплетен, пополнявшуюся все новыми подробностями. Брат Рагуната целый день ходил с больной головой, потому что с раннего утра слышал одно и то же.
Судья знал, что с Баби никому не сладить, но все-таки попытался настроить ее на более миролюбивый лад.
– Не сердись, Баби, – сказал он мирно. – Это я велел ей отдыхать. Она в положении и ждет ребенка…
– Ребенка?! – злобно выкрикнула Баби. – Она произведет на свет дьявола и опозорит наше имя.
Никто не позволял себе так разговаривать с Рагунатом. Он с удовольствием бы заткнул рот злобной женщине, крикнул бы, чтоб она прекратила лить свой яд, которого у нее больше, чем у кобры. Но опуститься настолько он не мог. Рагунат взял себя в руки и сказал спокойно:
– Что вы говорите? Зачем повторять сплетни? Люди злы…
– Сплетни! – Баби просто трясло от негодования. – Он называет это сплетнями.
Она так возмутилась, что даже сбежала с крыльца обратно во двор и выпалила:
– Она была в плену у бандита, а этот бандит – Джагга. Он поклялся отомстить тебе. Ты что, выше бога Рамы? Он за такой же грех прогнал Ситу из дома. Даже она понесла наказание…
– Баби! – не выдержал Рагунат.
В его голосе было столько боли, что от удивления женщина выронила кувшин. Он упал и разбился, окатив обоих сверкающими брызгами воды.
Рагунат не мог отвести взгляда от обломков. Вода, нечаянно обретшая свободу, быстро уходила в землю.
– Вот видите, – сказал он медленно. – Даже кувшин разбился.
– Можно склеить кувшин, можно все склеить, – ожесточенно ответила Баби. – Но нельзя склеить разбитое зеркало чести жены, глупец!
Она повернулась и пошла прочь, поправляя съехавшее с головы покрывало. А Рагунат еще долго стоял над обломками кувшина, острые края которого, казалось, резали ему душу.
В этот день Рагуната трудно было узнать. Обычно он блестяще вел дела в суде, но сегодня заседание шло из рук вон плохо. Судья беспокойно перемещался по залу, сжимая в руке свернутый в трубочку лист бумаги с наброском речи, но до вынесения приговора было еще далеко.
Обвиняемый, простой крестьянин из деревни, раздражал его своим балагурством. Рагунату не удалось добиться от него ни одного прямого ответа на прямо поставленный вопрос. Казалось, старик был набит всевозможными шуточками и прибауточками, которыми сыпал, как из мешка.
– Отвечайте на вопрос, – в третий раз воззвал судья. – Вы знали, что жена вам изменяет?
Старик сложил руки перед грудью и, закатив глаза, елейно ответил:
– Я ничего не знаю, я знаю только то, что все женщины лживы от рождения.
Рагунату показалось, что проклятый старик решил издеваться над ним и его фраза была не случайна.
– Ты опять болтаешь вздор, – взорвался Рагунат.
И вдруг он услышал, как дружно засмеялись зрители в отведенных для них рядах. Этот смех прозвучал для судьи приговором. Ему казалось – нет, он был уверен, – что смеются над ним, обманутым мужем, униженным и растоптанным. Он смог бы, наверное, снести недовольные крики родни, шепот сплетен, но смех – этот смех решил его судьбу, подвел черную черту под его сомнениями, лишил его последних наивных надежд.
В зале внезапно воцарилась полная тишина. Рагунат прервал ее, пройдя тяжелыми шагами к своему месту. Он сел, опустив усталую голову на руки.
Старший судья поднял тяжелые, как у совы, веки и уставился непонимающим взглядом на своего молодого коллегу. Даже этот старый человек, уже давно не дававший себе труда наблюдать за подчиненными и интересоваться их личной жизнью, даже старый судья, думающий только о своем плохо работающем желудке, заметил, что с Рагунатом творится что-то неладное, что-то нехорошее.
«Ах, да, – вдруг вспомнил он обрывки доносившихся до него сплетен, – у него нелады с женой, кажется, он подозревает ее в измене… Надо бы с ним поговорить, а то наделает глупостей, будет потом всю жизнь мучиться. А то один останется век доживать. А одному… Плохо одному…»
– Заседание откладывается, – громко сказал судья, – уведите обвиняемого.
Старший судья опять прикрыл глаза и стал думать о своей не слишком радостной судьбе, о старости, об одиночестве.
Когда-то он тоже был молодым, любил, у него была жена, дети, в его доме звенел детский смех, но эти светлые годы прошли, он пережил свою жену, дети разъехались, живут теперь самостоятельно и редко залетают в родительское гнездо. Одиночество, вот что остается человеку на склоне лет, – подумал судья, – хотя, может быть, есть и другая старость?
Здание суда опустело. Остался лишь сторож, расхаживающий по пустому зданию, да Рагунат. Он сидел в своем судейском кресле, прислушиваясь, как сторож постукивает бамбуковой палкой по мраморному полу.
Рагунат не спешил домой. Он спустился в архив за материалами для следующего дела и долго сидел там. Наконец понял, что уже пять минут читает одну и ту же страницу.