— Уходи! — кричит Малфой, и выходит совершенно истерично.
Гарри впадает в депрессию. Это какое-то безумие — он не видел Малфоя два года, два чёртовых года ему было плевать, а тут — Мерлин, х о ч е т так сильно, что впору думать о приворотном. Но зачем, зачем Драко, отшатывающемуся от его прикосновений, делать это? Значит, дело в Гарри. Значит, Гарри…
Неприятно. Противно. Внутри липко как-то, пусто, совсем как после Сириуса. Поттер уже знает, что это за чувство. Потеря. Но как потерять того, кто тебе не принадлежал? И как оправдаться перед самим собой, как найти причину сходящему с ума от близости Драко телу, сбивающемуся с ритма сердцу?
Гарри просто нужна девушка. Просто… нужна.
Но за те дни, что он лежит в одиночестве, как овощ, он так и не находит в себе желания её найти.
Они с друзьями не виделись два месяца. Эта странная, пугающая мысль прошивает Гарри насквозь; он подскакивает, торопливо шепчет заклинания, открывая камин, кусает губы. Гермиона, Гермиона, пожалуйста… Ты, ты. Без Рона. Одна. Ты нужна мне.
Записка с сумбурной, неловкой просьбой пропадает в когтистой лапе совы.
Гарри Поттер устало жмурится и опускается на диван. У него кружится голова — чёрт знает почему. То ли от волнения, то ли от того, что он давно не ел. Опять вспоминается Малфой. Надолго ли ему хватило того запаса еды, который Гарри оставил? И съел ли он вообще хоть что-то?
Жизненные резервы Малфоя на нуле.
Гарри стремится туда же. Видимо, из солидарности.
— Гарри? — у вышедшей из камина Гермионы обеспокоенный вид. — Гарри, мы так волновались, ты пропал, мы чуть с ума не сошли, я думала, это из-за ме…
Она осекается. С изумлением и неверием смотрит на него, небритого, посеревшего от бессонных ночей. Молча садится рядом на край дивана и хрипло, со страданием, которое заставляет сердце Гарри виновато сжаться, шепчет:
— Что ты с собой сделал?
— Герм, Герм, я… — у него кончаются слова. Гарри торопливо хватает её руку, только бы не ушла, и вздрагивает, как от удара. Кожа Малфоя на ощупь совсем другая. Тонкая, надавишь — останется синяк. Нежная.
Он так попал.
Поттер не знает, как ей сказать, как признаться. Он отрывисто, неловко, смущённо говорит:
— Гермиона, я влюбился.
— Мерлин, Гарри! — она вскидывает голову, и от этой солнечной улыбки ему хочется завыть в голос. Почему, почему он оставил её надолго, почему бросил одну, выдумав себе причину запереться? Рон переживёт, они отдалились друг от друга слишком сильно, чтобы быть лучшими друзьями, но Герм, его понимающая, милая Герм! — Кто она?
— Я… — Гарри кусает губы. — Герм, это он.
Она молчит. Секунду, другую, третью. Но не встаёт, не шагает порывисто к камину, не бросает злые, жестокие слова, чтобы попали прямо в цель. Только с совершенно необъяснимой ему нежностью говорит:
— Какая разница, Гарри?
— Он… не просто парень, — ему тяжело говорить. Будто признаётся в чём-то грязном, постыдном — но Малфой, Малфой с худыми запястьями и острыми скулами, Малфой не может быть чем-то грязным! — Это… Герм, чёрт, я…
— Драко, да? — спрашивает она спокойно и даже мягко, поглаживая его по волосам.
Гарри подскакивает так резко, что девушка невольно отшатывается. Он хватает Гермиону за плечи, почти отчаянно шепчет ей в лицо:
— Но откуда, откуда…
— Большая ненависть не возникает просто так, Гарри, — тихо отвечает Гермиона, прижимая его к себе, как маленького, и поглаживая по спине. — Рон ненавидел Малфоя за его происхождение. Завидовал. Ты ненавидел потому, что не мог позволить себе другого. Я… — она неловко улыбается, поджимает губы. — Я давно хотела тебе сказать, что ваши с ним отношения не похожи на отношения врагов. За врагов не борются до последнего, Гарри. Но ты, ты всегда был уверен в том, что тебя не поймут, если ты сделаешь неверный выбор. Джинни была верным, правда? Гриффиндор одобрял её — но не простил бы тебе Малфоя.
— Герм, Герм, откуда ты… — Поттер хватается за неё, даром что подруга ниже его на добрых полторы головы, утыкается носом в худое плечо. Гермиона грустно улыбается.
— Я девушка, Гарри. Мы видим такое. А сейчас… вам нужно поговорить. С Малфоем. Ещё раз.
Гарри не может сказать ей, почему Малфой не захочет его видеть. Признаться в подобном — всё равно что выдрать кусок мяса из своего тела.
Гермиона уходит только к ночи. Они ещё долго говорят, избегая темы о Малфое, и Гарри благодарен ей — липкое чувство одиночества отступает. Немного, совсем чуть-чуть.
Он не влюблён в Малфоя, совсем нет. Как могла Герм такое подумать? Как могла предположить, что старательно взращиваемая ненависть была симпатией, пережившей даже годы, в которые они не видели друг друга? Нет, нет, это что-то другое. Похоть. Всего лишь похоть. Мальчик вырос и научился видеть в людях ту красоту, которая возбуждает.
Вот и всё.
Гарри почему-то не верит себе самому.
Он засыпает только под утро, измученный и истощённый переживаниями.
А когда открывает глаза, видит Малфоя. Малфоя — самого натурального. Устало прижимающегося к спинке кресла в бесполезной попытке задремать. Что это, галлюцинация, морок, заклятие? Гарри не знает. Он ещё заторможенно думает после сна; жмурится, но когда открывает глаза, его личное проклятие не исчезает. Только усмехается и произносит:
— Настоящий, Поттер.
— Драко, но… ты… я…
— Хватит мямлить, — неожиданно холодно обрывает его Драко. Поттер непременно поверил бы его тону, но Малфоя снова выдают руки. Непростительная слабость для аристократа.
— Почему ты пришёл? — спрашивает Гарри, и Драко едва заметно вздрагивает. Закрывает глаза и отрицательно мотает головой. Он не скажет — упрямый и гордый. Поттер закусывает губу, разглядывая его истончившиеся ещё сильнее руки, а потом говорит:
— Как радушный хозяин, я должен накормить тебя завтраком. Возражения не принимаются.
— Идиот, — говорит Драко, но, поджимая губы, кивает. Выходит совсем слабо. У него осталось так мало сил, их едва хватило на то, чтобы поговорить с этой грязнокровкой. А оправдание, придуманное Поттером, не задевает фамильную гордость.
Они едят яичницу с беконом в полной тишине, не глядя друг на друга.
А потом Гарри неловко говорит:
— И всё же, Драко, я не понимаю.
— Мэнор вот-вот рухнет, — коротко отвечает Малфой. Невиданная откровенность с его стороны — он сжимает зубы, передёргивает плечами. И выглядит таким несчастным, таким измученным, что у Гарри к чертям сносит крышу. Он приходит в себя на полу, сжимающим дрожащие пальцы и утыкающимся лбом в худые колени.
Интересно, какое у Драко сейчас выражение лица.
— Мерлин, Поттер, — голос Малфоя звучит потрясённо. Он осторожно и недоверчиво опускает ладонь на черноволосую макушку и замирает, когда Гарри подставляется. — Поттер, в каком же ты дерьме…
— Знаю, Малфой, — Гарри старается скрыть дрожь в голосе. Царапает колючей щекой мягкую ладонь, хрипловато шепчет:
— И, кажется, это дерьмо меня доконает.
— Я… — он впервые слышит открытую неуверенность в голосе Драко, но когда поднимает голову, лицо того уже превращается в каменную маску, и Малфой бросает холодно, будто бы равнодушно, будто бы невзначай: