Ну, и словесные кружева вокруг этой канвы.
А на обед вернулся на подворье у Моховой. Планируя до самого вечера разжевывать нюансы ревизорской деятельности и обсуждать будущее собрание. Вёз исписанные листы планов — подготовился, не хуже чем для визита к Петру.
Освободился раньше, чем планировал, и кинулся в типографию. Пришлось по дороге заезжать на наше подворье, и брать наброски для первого номера газеты «Вести».
Как и ожидал, застал Василия на рабочем месте. Судя по отгородкам, которые появились в помещении типографии — он тут и ночевал не редко.
Типография расширилась. Теперь практически все место амбара было занято верстаками, стеллажами и двумя вращающимися столами типографских машин. Неплохо Василий продвигается.
Сидели с ним в отгородке, делились новостями и пили чай. Травяной. Если не забуду, сделаю Василию презент — мешочек индийского чаю.
Типография негромко скрипела станками, чем-то шлепала и приглушенно богохульствовала. Заказов, для печати, было много. Гражданский шрифт пришелся многим по вкусу еще до выпуска азбуки и учебников.
Обсуждали азбуку, Василий демонстрировал опытные образцы. Красивые. С картинками. Мне понравилось. Только вот в его математике быстро запутался — как-то загадочно они тут считают, уж очень много лишних действий — мне было непривычно. Подумал, и решил математическую часть переписать — ночами у меня время будет. Василий огорчился, математика была его задумкой. Предложил, после того, как внесу исправления — сравнить. И вариант, который ему понравится больше — будем печатать.
Календарь он сделал хороший, но сходу проверить его правильность мне не по силам, и этот вопрос отложил до свободной ночи. Рассказал о задумке, добавить к букварю тексты для чтения — и тексты эти будут поучительными — показал наработки Таи, с мытьем рук перед едой и не сованием пальцев в розетку. Для Василия эти тексты стали откровением, и массу времени убил, отвечая на вопрос «Что, правда, что ли?»
До газеты дошли уже ранней ночью. Удивление, концепция информационных листков, не вызвала — газеты на Руси были известны по немецкой слободе. Только за их выпуск никто не брался, ибо дело было убыточное. Ну, это пока денег мало — а вот обзаведутся люди свободными деньгами, тогда и газета прибыльной станет. А пока будем тратить нажитое неправедным путем. Так что, Василий, эти «Вести» надо напечатать мне прямо сейчас, и много. Больше тысячи однозначно, а там — сколько сможешь за ближайшую неделю. Мне надо снабдить этими «Вестями» фискалов, отправляющихся по деревням.
Кроме того, отдал ему планы факторий и сопроводительные бумаги на них — их надо размножить, в том же количестве, а потом мы на них печати приказа поставим и впишем номера факторий и имена фискалов.
Да, понимаю, что надо доски резать, и работы много. А что делать? Воля государя! Огорчил мастера. Василий позвал учеников, отдал им в набор листочки с текстами, а сам занялся изготовлением красивых шапок с названием. Доски для планов обещал утром начать делать, тут свет хороший надобен. Не стал мешать человеку и висеть над душой. Распрощался и поехал домой, также портить глаза.
Утром вновь подъем к заутренней. Если и дальше пойдет аналогично — никакие ухищрения боярам не понадобятся — угроблю сам себя, хоть этим отомщу — они старались, готовились к страшной мести, а князь брык, и помер.
Три дня в аналогичном расписании — утром визиты по знаковым фигурам столицы, после обеда персональная работа с Преображенским приказом, потом ревизия моих московских производств, даже к портным с обувщиками зашел. Потом бессонные пол ночи и опять подъем к заутренней. Морпехи, и то на меня начали смотреть косо, они высыпались ничуть не больше, от этого злились и кидались на людей при малейших подозрениях, а, по-моему, даже без подозрений — просто пар спустить.
Думал, хуже уже некуда — и тут приехал Макаров. Прямо, как по анекдоту, про поручика Ржевского. Радовало только, что Макаров за дело взялся с места в карьер. Он за время пути набросал схему и теперь активно ее реализовывал.
Еще пары дней такой работы мне хватило. Договорившись с Ромодановским о дате сбора, а с Макаровым о новых приказах — уехал в поместье. Стар становлюсь — уже об огородиках задумываюсь.
Огород не огород, но цветник меня встречал. Радостно. Такое количество молодых женщин на меня плохо действует. Весна, наверное.
Два дня предавался неге. То есть спал больше шести часов в сутки. Ночами вылизывал букварь и добавлял в него все новые странички. В частности, добавил и расписал новую систему мер, длин и весов. Хотел добавить туда и краткий список законов. С удивлением понял, что местных законов то и не знаю. Вроде мне это не мешало, но вот понадобилось — а нету. Решил законами озаботить старшие классы, букварь, он все же для маленьких. А зачем тогда про микробов? А пусть будет! У крестьянина в доме букварь, порой, единственная книга — а чаще одна книга на всю деревню, а то и на город.
На третий день пришло краткое письмо от Рамодановского — он сообщал, что Лефорт тяжело заболел и собрание он переносит на более ранний срок, на послезавтра. Как именно связанны, болезнь Лефорта и собрание, он не пояснил — вроде Лефорт никак нашим планам помешать не мог. А с другой стороны — утес большой, с него видней.
Заперся в кабинете еще раз шлифовать «Послание к собранию». Скорей бы Петр приезжал. С ним весело, он бы на это собрание пришел, за пол часа всех построил, и вопрос был бы решен — а тут неделю бьешься, как рыба в аквариуме, и перспективы пока не ясны.
В день собрания приехал в кремль к заутрене. Соответственно, выехали из поместья поздно вечером, и всю ночь скрипели снегом, по синей полосе дороги, контрастно выделяющейся на черном фоне стоящего по бокам леса. А когда змея дороги выползала из лесной норы в чистое поле, то контраст был уже иной — темная, пятнистая шкура дороги на бело-синем фоне русских просторов. Хорошо. Мне вообще больше нравится ночь. А уж ночная дорога, неторопливо пробегающая под полозьями, под фырканье лошади и звяканье упряжи — успокаивала, и снимала мандраж последних дней. Только в эти дни, прорабатывая долговременные последствия указов, до меня дошло — это Рубикон. Когда проталкивал указы Петру, еще не отдавал себе отчета, чего творю. Казалось, так, небольшая модернизация, чтоб удобнее работать. Хорошо, пусть даже большая — но модернизация. Потом были долгие беседы с Ермолаем и острые вопросы князя-кесаря. Расчеты долгими ночами убедили, иначе — никак. Но эти же расчеты показали, будет много банкротств и перераспределения земель и капитала. Бунтовать, пока свежо утро стрелецкой казни — никто не будет. А вот ор поднимется до небес. И, к сожалению, мне придется быть в эпицентре этого ора.
Накопится недовольству — давать нельзя, и ехал на собрание с двойной целью. Пояснить указы, само собой, и дать возможность боярам спустить пар исконно русским способом.
День готовился к собранию. Точнее, предыдущий день готовился к докладу, а в день отъезда подобрал среди барахла наруч на правую руку, чтоб он из-под бушлата незаметен был, и пару часов тренировался с морпехами отбивать правой рукой палку. Получалось так себе.
Теперь, пол дороги вдалбливал моим хранителям картуза, что они не должны лезть мне на помощь ни при каких условиях. Пусть даже в комнату не заходят.
Перезвон колоколов кремля встретили уже внутри кремля, на дворе перед боярской палатой. Именно тут Федор Юрьевич назначил сбор.
Чтобы не дразнить гусей — отстояли заутреню в соборе, куда больше всего народу шло. Не простого народа, а обладателей длиннополых шуб и высоких шапок.
Выйдя из собора, глубоко вздохнул, напяливая картуз, и пошел на закланье.
Боярские палаты производили впечатление. Снаружи — вроде изба избой, только с высоким крыльцом. А внутри изба больше походила на царские хоромы — шикарной отделкой и росписью.
Центральный покой напоминал малую залу Петра. Большое помещение с наборным полом, и массивными столбами, поддерживающими балкон, идущий по всему периметру зала. Вдоль стен тянулись скамьи, рядом с которыми кучками стояли приглашенные, вырабатывая, видимо, стратегию и тактику этого заседания.
Главная скамья стояла на возвышении у стены, напротив двери. На ней восседало несколько пожилых бояр и сам князь-кесарь, орлиным взглядом окидывающий шушукающихся приглашенных.
В очередной раз пожалел, что не интересуюсь придворными делами и большинство людей, в этом зале — были мне незнакомы, точнее, видел их неоднократно, даже говорил с ними — но личных дел с психологическими профилями на них не имел — а зря.