- Откуда? Вовсе вы и не привыкли. Нисколечки. Только это вовсе и не важно. То, что я вам уже сказал, тоже не важно. У меня есть деньги и собственные источники информации. Я лишь повторяю очевидные для всех вещи.
Фаррел пригладил волосы, и еще одна морщинка пролегла у него на лице.
Мне это перестало нравиться. Этому человеку было нужно...
- Ну, Босси. Вижу, что вы догадываетесь... Да. Я знаю.
- Невозможно, - очень медленно ответил я. - Этого не знает никто.
Я приблизился к Фаррелу и одним рывком поднял жалюзи. Он улыбался.
- Нет, - схватил я его за отвороты пиджака. - Пожалуйста. Они не продаются. И я не хочу, чтобы они тоже их знали. все эти твои фильмы немного другие, совершенно не такие... Я...
Но он даже не пошевелился, лишь стоял у окна и смотрел на одну из тех белых статуй. мне же начало казаться, будто статуя глядит на меня, и вот тогда лишь до меня дошло, что у Фаррела печальная улыбка.
- Мистер Босси, я не нуждаюсь ни в одной из ваших книг. Пожалуйста, поверьте. Написанное вами меня совершенно не интересует.
Горб снова начал зверски свербеть, потому что я вдруг понял - если бы он захотел войти в мою комнату и забрать у меня мою машинку, мне бы не удалось его остановить. Я был ничто.
Я вернулся к своей спинке кресла, но даже оттуда видел эту чертову статую. Хорошенькое местечко для беседы выбрал Фаррел.
- Чего вы хотите?
- Вам известно, что приносит мне самые большие бабки?
Я стиснул зубы.
- Нет. Я совершенно не разбираюсь в этом вашем дерьме.
Он повернулся ко мне лицом, и теперь мы глядели уже вместе. Всегда, когда кто-то смотрит на меня, я горблюсь сильнее и сильнее.
- Имеется одна такая штука. Называется она "Подворотня 403". По правде сказать, только она и держит Издательство Фаррела на плаву, дорогой мой мистер Босси. Но, как всегда в жизни, у меня тоже появились проблемы. Закурите?
- Нет.
Какое-то время он выдувал голубые струйки дыма, а потом подошел ко мне, так близко, что заслонил все окно. Я облегченно вздохнул.
- Предыдущий автор отказался сотрудничать. И это после четырнадцати лет. Но и это не самая большая проблема. Ты знаешь Адриана Слайпера?
- Может знаю, может и нет. Только я никак не могу вас понять.
- Все ты знаешь. Этот сукин сын пожелал, чтобы именно ты продолжал писать "Подворотню 403". Он знаком с тобой. И знает, что ты пишешь. Фаррел отошел, но на сей раз я той статуи не увидал. Я блеванул на ковер. Иногда, когда уж совсем хреново, нравится мне поблевать.
У меня ничего не улучшилось. Морось перешла в дождь, ветер в шторм, а мой гнойный свищик в массу других болячек. Я сидел у себя в комнате. Курил. Размышлял. Две старых "Житан" - вот и все, что удалось мне обнаружить в карманах гостиничного рабочего халата. Одну взяла Флоренс.
- Знаешь, - сказал я, - теперь, когда я так слабо вижу и тебя, и все вокруг, только сейчас замечаю, как мало я запомнил. Мне бы и хотелось чего-нибудь вспомнить, но единственное, что у меня в голове, это все эти чертовы полы и полное ведро порошка. Совершенно нет картин, пульсирующих жизнью, нет отца, который бы на меня орал, нет школы и нет красной простыни. Нет даже того, что рассказали мне другие.
Я затянулся сигаретой.
- А я? Как ты помнишь меня, Вит? - Я помолчал.
- Тебя, Фло, я запомнил хорошо. Ты высокая женщина, и я знаю, что у меня всегда было проблемой сказать, что же в тебе было самое длинное. Ноги, ладони, лицо или, может, взгляд. Ты носишь кучу серебряных браслеток и часто подкрашиваешь губы. Помню, что у тебя была очень красная помада. Помню, что часто глядел на нее, потому что ты оставляла ее на бычках, которые я сметал с пола.
Флоренс прошла по комнате. Мне казалось, будто она остановилась перед окном и на что-то глядит. Да. Что-то там было. Раньше и я сам любил глядеть через то окно.
- Бедный Виталик, - услыхал я. - Неужели ты забыл, чем я занимаюсь?
Точно. Как раз этого я и не мог вспомнить.
- Нет... - поколебавшись ответил я. - Не знаю. Я почувствовал ее запах, и вдруг мне вспомнился Адриан Слайпер. Его я забыть не мог.
- А ты помнишь, где валялись мои окурки?
- Там, где ты сидела чаще всего. Там, где ты ждала. Она коснулась моей головы.
- Но ведь я уже не сижу. Я уже не могу этим заниматься. Старик Кейси не может налить кружки пива, Нолан перестал выходить в город, ты уже не убираешь в барах, а я... Я уже не могу быть блядью.
Флоренс начала смеяться, и я знал, что она вот-вот расплачется. Изо всех сил я старался вслушиваться в дождь и думать о том, что было когда-то. Точно. Флоренс была проституткой. Она была нашей лучшей девицей, и многие типы возвращались сюда ради нее. Тед, которого мы называли Жопником, заботился о добром имени "Подворотни", но Флоренс была выше крыши. Она умела это делать, на втором этаже у нее была даже специальная комната.
- Не плачь, Фло. Слайпер болен. Все из-за этого. Все мы сломались и уже не можем жить как прежде.
- Мы вообще не знаем, как без него жить. Без этого сукина сына и его долбаной машинки, - начала всхлипывать она, и слезы катились у нее по щекам.
А что я мог ответить. Я давно уже надумал открыть двери 107 номера и поговорить с ним обо всем этом. Даже если бы я совершенно ослеп, туда-то я попал бы всегда.
- Что там за окном, Фло? Расскажи мне.
Она перестала плакать и снова погладила меня по голове.
- Бедненький... Ты и правда не можешь увидать это дерево? Свое любимое дерево? Виталик...
Не мог. Когда я глядел в том направлении, то видел лишь более светлое пятно. Может это было окно?
- Фло, скажи мне еще вот что: есть ли на дереве листья? Нет, что-то стало вспоминаться.
- Это ведь только июль. Но в этом году осень пришла к нам уже в мае. А в июне на дереве уже не было ни листочка. Вит, ты заметил это первым.
Да, так оно и было. Именно тогда я и начал слепнуть.
- А за деревом... Что ты видишь на Куин Стрит? Она не ответила сразу, и когда я уже начал опасаться, что придется переспросить, услыхал ее смех. И вновь один и тот же.
- Там туман. Странный такой, густой туман, иногда в нем можно заметить сгорбленные силуэты. Они идут медленно, очень медленно. Они никуда не спешат, Вит. Мне кажется, что им уже просто некуда спешить. Нет уже Куин Стрит. Нет ни будки, ни светофора. Автомобилей тоже нет.
Мне было трудно собраться с мыслями, но я был чертовски рад, что Флоренс сидит у меня на коленях. У нее были теплые бедра и голос.
- Я пойду к Слайперу. Завтра.
Она еще крепче прижалась ко мне.
- Передай ему, что я уже не могу... Знаешь, скажи. Прошу тебя.
- Знаю.
Только я уже знал, что до утра забуду.
Я довольно-таки злопамятный тип, и много вещей в мире меня раздражает. Все, что только я выдумываю, сразу же стараюсь описать, но редко случается возвращаться ко всей этой муре. Для меня вся она попросту существовала, равно как тип в белом костюме или же сигаретный дым, выпущенный из ноздрей соседки сверху. И точно так же забывается.
Но случаются и исключения. К примеру, помню солнечный закат. Я описал его в особо отвратный для себя день, хмурый, ужасно холодный и долгий; да, да, даже ветер не мог прогнать его. К вечеру я уже не выдержал и придумал чистое, синее-синее небо, а над самым горизонтом алые полосы. Других красок попросту не существовало. Только эти две - красная и синяя. Вроде бы и простенько, только вот повторить невозможно. Нельзя скомбинировать то же самое. Всегда что-нибудь, да спартачишь - то полосы не такие, какие нужно, то голубизна не такая синяя, и лишь иногда, в Лос Анжелесе солнце садится так, как я это описал.