Принцесса улыбнулась этому воспоминанию.
Наследник престола почувствовал, как сестра под его рукой успокоилась, и, выпустив её из объятий, спросил:
— Мне предупредить, что ты не придёшь на занятия?
— Нет, всё равно надо будет… Скажи, что немного опоздаю.
Брат ушел, а Кадомацу, названная именем Метеа, рухнула без сил. Надо будет надеть траур, по Ануш… Вроде, среди присланных матерью платьев, было что-то белое… Она усмехнулась — как ни крути, а придётся и здесь носить мамин любимый цвет…
А ещё её жгло чувство вины — не смогла, не уберегла такую подругу! А ведь могла, к примеру, сбежать вместе с нею — превратила бы в ракшаса. Нет, Ануш среди стольких-то мужиков бы попросту не выдержала… Всё равно её вина — маленькой, глупой, непослушной принцессы. Если бы она не убежала, не оставила бы без присмотра Ёси, Ёси бы не выздоровела на время, чтобы потом погибнуть. Ёси бы не погибла — мать не начала бы своё расследование, не начни императрица расследование, не вызвала бы она Ануш, не приедь Ануш — не нашла бы она Наримуру, не нашла бы она Наримуру — не была бы она, Ануш, мертва… Всё кругом Мацуко виновата! И ещё было одно совпадение — ранили-то её в день смерти Ануш! Уж не потому ли достигла цели вражеская рука, что узнали злые духи, что нет теперь у принцессы надёжной защиты и верной подруги⁈
Дочь Императрицы с трудом заставила себя дочитать мамино письмо:
«…Кстати, господин левый тюдзё Дворцовой Охраны, очнувшись, и увидев рядом с собой умирающую Ануш, и ниндзя, сражающихся с гвардейцами, предпочёл сделать себе харакири — сам, без помощника! В последний момент, у него, видать, рука дрогнула, так что помирал он часа полтора, пока Уэно не заметил его и не отрубил голову.»
«Наримуру мы всё-таки поймали! И помог нам в этом переименованный Карияма. Придётся рассказать его историю, чтобы ты поняла, почему мы так его зовём, и как он смог нам помочь.»
«За день до твоего побега, старший и младший Карияма поссорились из-за какой-то ерунды, и младший обратился к твоему отцу, чтобы дал ему новую фамилию. Отец дал, да и забыл записать, так что зовём его не по новому имени, а не иначе как: 'переименованный Карияма»!
Вот. А потом, после того как Кирэюмэ уличили в измене тебе, и он бежал из дворца вместе с сыном, а потом и верные ему чиновники спешно покинули Нагадо, (вместе со значительной суммой золота и запасами риса), переименованный Карияма и попросился на его место. Теперь он твой управляющий — ведь город твой свадебный подарок от бастарда, а помолвку с ним, извини, мы не расторгали. Девчонки твои (тогда ещё не все разъехались), устроили ему пышные проводы, отец направил с ним в Нагадо мощный гарнизон, так что теперь он завидный жених!' — «интересно, что же ко мне все „завидные женихи“ из Нагадо прут?» — усмехнулась про себя маленькая принцесса.
«Вот, а когда Наримура прибыл в Нагадо, там его уже поджидал „хороший“ приём. Все, кстати, были удивлены — с чего это он в Нагадо-то попёрся, но этот вариант предусмотрели. Кстати, может и Кирэюмэ тогда прячется где-то в собственном городе⁈ Убийцу твоей Ануш схватили, пытали, а потом сварили в масле заживо. Всё равно он ничего не сказал…»
Дальше принцесса читала урывками:
«Сэнсей уехал, как только узнал, что ты появилась, сразу после похорон Ануш. Он с неодобрением посмотрел с верхней площадки на оргию, которую на весь город устроила Кико — она ведь вроде с твоей Ануш в лучших подругах ходила, не так ли⁈ — посмотрел, покачал головой, и сказал, что у некоторых с рождения не бывает совести. И ещё, попросил меня написать тебе всю правду о смерти Ануш. Что я и сделала…»
«Отец твой, после всех этих переживаний — помираете, сбегаете, с ума сходите, убийц ловите…» — и дальше дочь императора не смогла читать. Там было ещё много всяких слов, осуждающих, увещевающих, желавших добра, слов прощания — но она и не могла и не хотела их читать. Девушка убрала письмо, чтобы никогда больше к нему не возвращаться, а, сама, затаив дыхание, взяла присланный меч, и развернула последнее письмо Ануш…
…Конечно же, бумагу она подобрать не смогла — для суккуб знакомство с этим материалом исчислялось возрастом Ануш — двадцатью двумя годами. За это время не научишься передавать с её помощью тончайшие нюансы. Письмо казалось похожим на саму Ануш — чуть неровное, слегка грубоватое, чересчур торопливое своими строчками клинописи, но прочное на разрыв, острое по краям, и, на удивление, тёплое на ощупь. И, конечно же, бумага громко хрустела при всякой попытке согнуть и разогнуть: