Вот что, дочка — зря я ему поверила. Но он же не знал, что принцесса уже опять сошла с ума! Они занимались на взлётной площадке маяка — если оглянуться, с дороги было отлично видно привязанную к почти невидимому шесту маленькую-маленькую фигурку в цветном кимоно, висящую в береговом ветру, как праздничный змей. Я уже и успокоилась, как вдруг сигнал тревоги заставил всех нас обернуться.
Первое, что я заметила — не было той фигурки! Не сразу я — одна из девочек-куродо увидела первой, а потом и я разглядела уносимую посвежевшим бризом, как сорвавшийся змей, жену наследника. Божественный Каминакабаро, да и другие рванули за ней — но он был первым, и казалось, с его-то крыльями, с такой скоростью, точно, вот-вот, догонит — но сами боги были против этого. Ветер с берега, унёсший Ёсико (в первый раз мать употребила её имя!), вдруг сменился на противоположный, причём он прошел низом, над морем, не повредив беглянке, зато, отразившись от подножия Сигнальной Кручи, подкинул божественного Каминакабаро на вдвое большую высоту. И — жуткое совпадение, в этот момент до нас донёсся сумасшедший хохот, её хохот, носимый заразившимися безумием ветрами этого дня, и раздавшийся почему-то не со стороны утёса, над которым висела она, а с побережья, в которое ударяла высокая волна.
И мы поняли, что чудо кончилось — боги, вернувшие на время жене наследника разум, вновь забрали его для каких-то своих игр…
Она вроде бы уже и собиралась вернуться, божественный Каминакабаро каким-то образом сумел уговорить её, он сложил крылья, пикируя к ней, будто сам сумасшедший, да ей вдруг взбрело в голову ему подражать — тоже сложила крылья и бросилась вниз. А потом пришла волна, разбившаяся об Императорский утёс с такой силою, что брызги взлетели выше божественного Каминакабаро, а осколки скалы долетели до дворца… Поднятый ею вихрь и подвёл черту жизни несчастной Ёсико — божественного Каминакабаро прошвырнул сквозь два ряда туч, а её со злобной силою размазал по Императорскому Утёсу…'
Метеа представляла себе эту ситуацию — тут даже божественный Каминакабаро наверняка бы ничего не успел и в более благоприятной обстановке. Южная резиденция микадо «Сигнальный огонь» возвышалась над высоким обрывом — Сигнальной Кручей, архитектурно подчинённая встроенному в её комплекс маяку. Узкие щели и осыпи Сигнальной Кручи создавали весьма сложный рисунок ветров в округе, да тут ещё и находящийся на расстоянии считанных минут лёта Императорский Утёс, рассекающий волны, как плавник акулы. Вместе со своими сёстрами — каверзными скалами, ограждавшими побережье, вместе с императорской резиденцией и городом Сидзуе, он прикрывал их от непрошеных гостей-пиратов, не давая им подойти на безопасное расстояние для десанта на Южную Дорогу. Даже осенью, в относительно спокойную погоду, там было опасно летать — что уж говорить о весне — поре знаменитых бурь, которыми славился Берег Прибрежных Гор!
'…Он всё-таки вытащил её тело. Он — божественный Каминакабаро, он ещё раз доказал, что заслужил носить свой титул. Сразу начался страшенный шторм, три смерча завились на наших глазах буквально на расстоянии плевка от Императорской Скалы — казалось, само море оплакивало гибель Ёсико. Поднялся такой ветер, что нас-то, конных, и то чуть не сдуло! А каково было летающему там Божественному⁈ Он вернулся вскоре после нас — всё-таки вернулся, принеся на руках разбитую, но всё ещё дышащую госпожу Сломанная Ветка. Принёс для того, чтобы она сделала последний вздох на моих руках.
Тут бы и Сэнсей оказался бессильным — ни одной целой кости, лоб проломлен до мозга, её и донесли-то потому, что божественный Каминакабаро завязал её платье как котомку. Моих сил хватило лишь на то, чтобы снять боль перед концом. Как помню, сделала укол — она открыла глаза, и вновь ясным, незамутнённым безумием взором посмотрела на меня, и сказав: «Мама…» — умерла…' — маленькая принцесса заплакала, уронив листик с письменами. Говорили, что Мамору и Ёси красивая пара, обещали им замечательных детей, будущих достойных пера историка императоров Края Последнего Рассвета. Ну, вот как оно обернулось — не было удачи для Наследного Принца, даже его жену — тёзку счастья, забрала неумолимая судьба… Когда Кадомацу вернулась к чтению, некоторые иероглифы оказались попорчены горестной слезой: