Ордин замолчал, уставился в тарелку. Нине стало жаль его. Она начала рассказывать, как вышла замуж, и в рассказе этом выходило, что и у нее в жизни не все удачно. Потом разговор перешел на искусство, на театр. Нина спохватилась, когда в чайхане зажгли электричество. На часах было девять.
Дверь ей открыл Дима, спросил:
— Ты каждый день будешь так поздно возвращаться?
Она сбивчиво говорила про дальнюю дорогу и, сославшись на усталость, отказалась от ужина. Воронов молча уселся за письменный стол. Нина легла на тахту. Он угрюмо спросил:
— Расскажи хоть, как прошел твой первый рабочий день.
Нина заговорила быстро, перескакивая с одного на другое. Глаза ее загорелись, она заново переживала этот, теперь казалось, совершенно необыкновенный день. И только об одном не сказала: что была с Ординым в ресторане. Дмитрий порадовался вместе с ней, одобрил замысел росписи колонны. Он бы, наверное, понял ее, признайся она про ресторан. Но она ничего не сказала. Может быть, потому, что ей было очень хорошо сидеть с Ординым в чайхане.
Так и осталась между ними недомолвка. И потянула за собой другую, третью.
Нина работала с Ординым увлеченно. Заказов было много. На одной только выставке они расписали два павильона. А у Воронова начались трудные времена с диссертацией, он совсем не бывал дома. Нина проводила с Ординым почти все свободное время. Знал ли об этом Дмитрий? Наверное, знал. Нина их познакомила однажды, когда муж заехал за ней, чтобы пойти в кои веки в театр. Они, кажется, понравились друг другу, во всяком случае, Воронов пригласил Ордина в гости, и тот принял приглашение. Но случай для визита не представился. И вместо того чтобы Ордин пришел к ним, к Ордину пришла Нина.
В то время осень уже отряхнула с деревьев почти всю листву. Дожди кончились, первые морозы холодили землю. Ордина пригласили подновить роспись в одном из посольских особняков. Работа была пустяковая, Борису и Глебу делать было нечего, и они, накупив красок и холстов, уехали на Кавказ, как сказал Глеб, заниматься настоящим делом.
Срока завершения работы в посольстве не назначили, и Ордин не торопился. Они слезали с Ниной с помоста, когда сумерки еще только начинали синеть за окнами. Прощались с молчаливым привратником, и тот затворял за ними тяжелую резную дверь.
Переулок, в котором стоял особняк, выходил на бульвар, возле Никитских ворот. Было приятно свернуть с освещенной улицы на твердую дорожку и медленно шагать мимо пустых скамеек. Так Ордин и Нина гуляли почти каждый день. Шли обычно молча: Ордин последнее время стал хмур, неразговорчив. Как-то Нина спросила — отчего?
— Я снова взялся за давно начатую графическую серию. Что-то плохо идет дело. — И после долгой паузы: — Хоть бы вы посмотрели, может, станет ясно, что работаю не впустую. — Он тронул ее за руку, — Но теперь же, сейчас.
Комната у Ордина была просторная, со стеклянным эркером вместо окна. Там стоял мольберт с большим полотном, закрытым красной материей. В обе стороны от эркера тянулись книжные полки. Все свободное от книг пространство занимали картины. Нина заметила среди них иконы. Одна — большая, изображавшая богоматерь, — поблескивала золотом.
— Вы разве верующий, Геннадий Петрович? — пошутила Нина.
— Верующий. Как и вы, в искусство. — Он помолчал и добавил: — Подойдите поближе. Там есть две штуковины семнадцатого века. Вот те, поменьше. А впрочем, сначала снимите пальто. Раз пришли в гости, давайте, чтобы все было по-настоящему.
Нина почувствовала, что голос Ордина звучит не так, как на бульваре, — в нем совсем не было грусти. И поняла, что ему важно вовсе не то, чтобы она посмотрела его графику, а просто побыла рядом, наедине с ним. И мысль эта почему-то не испугала ее.
Она сняла пальто, села на угловой диван, тоже покрытый красным. Смотрела, как Ордин ходит по комнате, ставит на стол чашки. Представила, что делает сейчас Дима. Наверное, сидит в библиотеке или возится в лаборатории. Странно, она ведь любит Диму, а ей хорошо здесь, на угловом диване, приятно смотреть, как Ордин ставит на стол фарфоровый, с синим рисунком, сервиз. Если бы Дима вот так же ходил и ставил чашки — их чашки, желтые, в горошек!
Ордин садится рядом, что-то говорит, что — она не слышит, смотрит на икону. Богоматерь улыбается тонкими губами — не то укоряет, не то подбадривает.