Нина молчит, Ребров обводит глазами планшеты рисовальщиков. На них он изображен с разных точек, но везде примерно одинаковый: острый подбородок, твердая линия рта, черные, жесткие, как у цыгана, волосы. На многих рисунках подчеркнуты сильные, крутые плечи. Он даже покосился на китель — не тесен ли.
— Полдела вообще-то не показывают, — тихо говорит Нина.
— Мне все равно нравится, — тоже тихо говорит Ребров. — Вы молодец!
А в мастерской поднимается переполох. Под руководством бородатого на середину вытаскивают старый столик с гнутыми ножками. Даже не стерев пыль с потрескавшегося лака, ставят тарелки с хлебом, сыром, колбасой. Не хватает посуды. Бородатый убегает, видимо, на кухню, и появляется возбужденный, будто добывание еще одной тарелки потребовало от него отчаянной храбрости. В последний раз он входит, торжественно зажав пальцами две грозди рюмок. Чернявый откупоривает бутылку.
Нина подталкивает Реброва вперед. Он садится, с удовольствием отмечая, что она оказывается рядом. Наклоняется, шепчет на ухо:
— Вы бы хоть поведали, кто из присутствующих чем знаменит.
Вместо нее отвечает чернявый:
— Наш майор спрашивает, кто мы. Вопрос законный. Но может, есть желающие остаться инкогнито?
— Я, — говорит девица с высокой прической.
— Тебе еще рано, — говорит чернявый. — Ты, Глебушка?
— Мне скрывать нечего, — это бородатый.
— А что касается меня, так я скромный труженик на ниве театрального искусства… — рекомендуется чернявый.
— Заметьте, с себя начал! На два часа теперь речь закатит!
— Ага, не хотите услышать биографию, достойную пера Вазари, тогда слушайте свои жалкие приметы. Ну, хотя бы вот этот бородатый муж. Обожает учиться у великих мира сего и, прожив на свете тридцать семь лет, создал всего-навсего одну несчастную подделку под работы старых мастеров. Правда, ее почему-то хвалят критики и автору без конца звонят из газет и журналов. Явно по ошибке. А вот эта дама, — чернявый указал на девицу с высокой прической, — для оригинальности рисует только акварелью и темперой…
— Левка! — Девица с высокой прической схватила где-то сзади длиннющую кисть и замахнулась на чернявого.
— Вот видите, товарищ майор. Только благодаря экспансивному нраву ей и удалось протащить на выставку несколько бледно-голубых акварелей.
— Неправда, была оранжевая — домна на закате, — улыбается Нина.
— А коньяк уже наполовину выдохся, — меланхолично замечает бородатый. — Еще одна биография — нам достанется только звон бокалов.
Чернявый кричит «ура», и все чокаются. Прерванная секундным молчанием беседа снова вспыхивает, будто костер на ветру. Задиристые слова летят со всех сторон, мешаются в нестройный гомон. Один Ребров молчит, не зная, как держаться в чужой, шумливой компании, и ему неловко: кажется, молчанием он умаляет себя в глазах Нивы. Но слава богу, тарелки пустеют, разговоры затихают. Нина и любительница акварели уходят мыть посуду.
День уже перевалил за середину. Солнце зашло за крышу флигеля, и в мастерской стало сумрачно; только на антресоли, на пыльных холстах еще лежит желтый солнечный отблеск.
Возвращается Нина с подругой, но сеанс не налаживается. Первыми одеваются чернявый и еще двое парней в одинаковых синих куртках. К ним присоединяется любительница акварели. Потолкавшись в мастерской, уходит и бородатый — надо забежать на полчаса к приятелю, потом он вернется. Когда дверь глухо захлопывается, Ребров нерешительно возвращается на место. Нина садится на табуретку и долго сидит, глядя куда-то вбок, в окно.
— Как тихо стало, — говорит она.
— Да, после такого галдежа тихо вдвойне.
— И дома у нас, наверное, тоже тихо, а Воронов сидит за своим столом…
Упоминание о Воронове неприятно Реброву. Он морщится, не зная как переменить разговор.
— Он теоретик, ему положено. Да и задачку выбрал себе — шею свернуть можно.
— И конечно, уже нашел решение? — спрашивает Нина.
— Нашел… А что, рассказывал?
— Ничего он мне не рассказывал, Просто знаю, у него все, за что он берется, получается. Всегда гладко выбрит и всегда правильный… Вы вот не такой.
— И я бреюсь каждый день.
— Я не про то. Вы согласились мне позировать, вам это интересно. А он бы оказал, что ему некогда. Хотя вы тоже работаете, как и он.
— Это кажется удивительным? — спрашивает Ребров.
— Нет. Впрочем, давайте отложим сравнения до другого раза. Я что-то устала.