Ребров молчит. Тон, каким Нина сказала последние фразы, напомнил разговор в машине после случая в переулке. Характер у нее, видно, переменчивый — то погладит, то оттолкнет. И сама, наверное, не знает, что ей надо.
Солнечный зайчик исчез с антресоли. В мастерской стало еще темнее. Сосна на пейзаже, висящем в углу, превратилась в рыцаря, замахнувшегося копьем на врага. Может, так вот и надо — сразу?
— Знаете, — тихо говорит Ребров, — я уже давно хочу вам все рассказать…
— Давно?
То, что она не спросила, о чем он собирается говорить, а словно бы сразу поняла, больно задело и озадачило его. Получалось, будто она заранее знала, что он все-таки скажет, решится. И заготовленные прежде слова показались пустыми, стертыми, так неподходящими к ней, к художнице, женщине, занятой делом, совершенно отличным от того, чем занимались все известные до сих пор ему люди. Прикусив губу, он досадливо усмехается и вдруг чувствует, что уже не сможет смолчать. Упрямо повторяет:
— Давно.
— А вдруг вам показалось?
— Инженер не должен ошибаться.
— Завидно, — немного помолчав, говорит Нина. — А я вот часто ошибаюсь. Заниматься техникой — дело верное, не то что писать картины. Одному нравится, другому нет.
— Верное? — Ребров встает и шагает по мастерской, упруго ставя ноги в мягких, хромовых сапогах. — Верное! Не знаю, понятно ли вам будет… Когда на собрании призывают заниматься изобретательством, называют для примера мою фамилию. Замыслы у него и все такое, понимает, мол, насущные задачи. А я, думаете, из-за этого ночами корпел? Знал, что самому мне пригодится. И получилось. Приехал Дроздовский и взял в академию. Понимаете — меня, не другого. Я не мальчик, я сознавал, что мои проекты для училища — фантазия, их там никак не используешь. Но зато доказал, что умею шевелить мозгами.
— Значит, вы умеете хитрить?
Ребров останавливается, недоуменно смотрит на Нину.
— С вами я не хитрю, — помолчав, говорит он. — С вами — нет… Вот мы закончим работу, ту, что делаем с вашим мужем, и я серьезно подумаю о диссертации.
— Я спрашивала у Воронова. Он сказал, что на службе вы очень строги, даже суровы, и в лаборатории у вас железная дисциплина. — Она встает, подходит к Реброву. Она ниже его и от этого смотрит, чуть приподняв голову. — Мне так нужно было подумать о себе, всерьез подумать, как жить дальше, — говорит она, — а вы явились и вконец все запутали.
— Вот уж неправда, — Ребров снова чувствует, как предательски меняется его лицо. — Я определенный.
Он думает с удивлением, как близко стоит Нина, так вроде еще никогда не случалось, и протягивает руки — с трудом, с силой, будто не свои, и внезапно чувствует легкость, освобождение, и радостно думает, что зря боялся, она не сопротивляется, хочет, да, хочет, чтобы было так; вот и можно ее поцеловать, как бы слить ее всю с собой — на мгновение, но и навечно.
Рядом в коридоре с лязгом поворачивается ключ в двери. Так громко, будто звук прошел через сотню усилителей. И голоса. Бородатого и старухи, хозяйки дома.
— Видите, Глебушка, еще не все ушли. Ну, как вы поработали? — продолжает она протяжным, певучим голосом, входя в мастерскую. — Надеюсь, все вещи на своих местах?
— Конечно, — отвечает Нина. — Все на местах. Вот только свой мольберт уберу. А работали, словно каторжники. До темноты.
Ребров удивляется, как спокойно она разговаривает, как неторопливо поправляет прическу. Старуха, верно, подслеповата, а бородатый — тот наверняка заметил. Черт их дернул прийти!
— Вот и мой Константин Петрович всю жизнь так трудился, голубушка, — продолжает хозяйка, помогая Нине собрать этюдник. — От зари до зари. И стал академиком живописи. Он был убежден, что молодым не хватает одного — усидчивости. И говорил, простите меня, у молодых шило в стуле. А искусство, говорил, ревниво, любит, чтобы ему отдавались полностью, без остатка.
Ребров торопливо достает сигареты, протягивает пачку бородатому. Тот отрицательно мотает головой. Он стоит в дверях мастерской, не снимая пальто и мохнатой — уже не по погоде — шапки из волчьего меха.
— Ты, Глебушка, я гляжу, не раздеваешься — уйдешь сейчас. И товарищ офицер с Ниночкой уйдут? Ну что ж, ступайте, раз хорошо поработали. А я чайник поставлю, чайку попью.
Ребров помогает Нине надеть пальто, и они втроем выходят на лестницу.
— Встретил ее на углу, и пока до квартиры дотащились — заговорила, — вздыхает бородатый. — Удивляюсь, как старик с ней сорок лет прожил. Хотя, может, он через это и дуба дал. Вы домой, Нина?