— Фью! Я бы не предлагал, если бы она была зеленая.
— Уже два раза пробовали, — вставил Веркин, незаметно подошедший сзади.
Воронов посмотрел на техника и внезапно почувствовал, что этот парень во всем за Реброва. Во всем, что бы тот ни сделал, что бы ни сказал. Воронов и раньше подмечал, но как-то не придавал значения. А тут вдруг все проступило настолько очевидно, что Воронов подумал: «Если можно быть за Реброва, значит, можно быть и против того, кто не с ним. Интересно, уж не судачат ли они про меня, когда остаются одни? Смеются, поди. И сейчас смеются. Собрали втихомолку прибор и смеются».
— А как же с тарировкой? — спросил Воронов и опустил руку; до этого он все еще держал ее у подбородка. — Как мы узнаем, что прибор дает верные показания?
— С тарировкой? — нервно переспросил Ребров. — Я проверял, со старыми расходомерами сходится. Но нужен, я понимаю, акт.
— Вот именно. Дроздовский скажет — липа.
— Так акт мы сейчас и соорудим, — оживился Ребров. — Прямой смысл, а? Не будем отступать от принятых решений. Хотя чего мы тут? Пошли, сами посмотрите, что да как.
Потом Воронов тысячу раз проклинал тот шаг, который он сделал, направляясь к стендовому домику. Но он его сделал. А почему было не сделать? Не воспользоваться новым и, может быть, очень хорошим прибором, даже если этот прибор сделал человек, так осложнивший своим появлением его, вороновскую, жизнь? Ведь речь в данном случае шла не о личных неудовольствиях, а о науке; кто станет пренебрегать математическим выводом по той причине, что автор его несимпатичен?
В каморке с бетонными стенами было сумрачно. На полу валялись обрывки проводов, пахло канифолью от недавней пайки. Ребров кивнул Веркину, и тот быстро включил измеритель. В стеклянных капиллярах янтарно светилось горючее. Где-то под кожухом уровень его ловил тоненький луч фотоэлемента. Ровно, как майский жук, гудел трансформатор; гудение словно подтверждало солидную, надежную работу прибора.
Ребров предложил параллельно включить стандартные измерители. Это заняло минут двадцать. Потом он отослал Веркина в главное помещение домика, где находился пульт управления. Слова Веркина, приглушенные стенами; растянутые эхом, напоминали выкрики крупье: «Семьдесят пять, семьдесят три, семьдесят…» Цифры сходились, и к тому же ребровский прибор показывал точнее — с сотыми долями.
Воронов махнул рукой:
— Ладно, давайте начинать.
Ребров, обрадованный, первым побежал к пульту. Воронов пришел следом, уткнулся в тетрадь с рабочими записями. Он решил еще раз проверить методику опыта. Законченная в последние дни, она ему нравилась. Он мысленно даже похвалил себя, что не распустил нюни, не поддался неврастеническим мыслям после разговора в кабинете у Полухина. Довольный собой, посмотрел на широкую спину Реброва, стоявшего у распределительного щита. Сильный, в комбинезоне, ловко облегавшем фигуру, тот чем-то напоминал бравого актера из фильма «про военных». И странно — без сожаления, как о ком-то чужом, Воронов подумал о Нине: такого можно полюбить.
Он по-простецки завидовал ребровскому новенькому комбинезону, его новой, отлично сидевшей фуражке. Сам он часто ловил себя на том, что у него фуражка никогда не держится на голове, как надо: то ли надевать ее не умел, то ли военторговские мастера не брали на учет такие головы, как у него. По воскресеньям, одеваясь в штатское, он выглядел куда привлекательнее. В довершение неделовых, быстро промелькнувших мыслей Воронов отметил, что и голова у Реброва под фуражкой недурственная — вон какой приборище отгрохал, и вроде бы мимоходом. Придумал и сам сотворил; ему бы в конструкторском бюро работать, а не здесь, с паяльниками.
Размышлять дальше Воронову не пришлось: к опыту было уже все готово, Ребров с Веркиным стали на свои рабочие места. Решили вести измерение поочередно — стандартными расходомерами и новым прибором, а завтра, после обработки измерений, если результаты будут нормальными, полностью перейти на ребровское изобретение.
На приборном пульте засветились зеленые огни. Через дверь, открытую в бокс, было слышно, как ударяется о поддоны и журчит, стекая в баки, топливо. На высокой ноте пел мотор, вращавший насос. Двигатель сейчас не работал, у него лишь бесполезно сочились незажженные форсунки. Их работу в таком вот изолированном виде, выхваченном из обычного вулканического огня, и исследовал Воронов. Их и еще десяток приборов — измеряющих скачки давления, накапливающих, словно скряги, толчки импульсов и отправляющих все это на шершавые магнитные ленты. Когда опыты кончатся, выводы Воронова, основанные на величинах давления, температуры, характере кривых на графиках, станут большим разделом докторской диссертации, а для конструкторов — указаниями, как сделать, чтобы ракета на всем пути от хранилища до старта не имела случайных неполадок, а если они и возникнут — как их быстро обнаружить, устранить. Вот, в сущности, вся история. И вряд ли когда-нибудь конструктор, взявшись за книжку без привычной цены на задней обложке, задумается, как родились необходимые ему сведения. Вряд ли вообразит себе стендовый домик с плоской крышей, и желтые лампочки под бетонным потолком, словно стыдящиеся того, что горят днем, и аккуратные ящики приборов на столах, и этих людей, сосредоточенных и серьезных. Сейчас они не думают ни о книгах, ни о диссертациях. Сейчас их интересует только процесс, а не результат.