Зуев попросил Алексея позвонить домой, спросить, что думают об этом родные. Алексей ходил на почту, разговаривал. От тети Маруси он толком ничего не добился. Она соглашалась со всем, что он говорил, и без конца повторяла, что выезжает вечерним поездом. А про Николая сказала, что его нет. Алексея уже давно беспокоило, почему брат не отвечает на телеграммы. На станции, когда тетя Маруся сошла с поезда, он тотчас спросил, и она заплакала, ответила, что Николай в больнице. По ее рассказам выходило, что он спасал что-то от пожара и совершил подвиг. Ей так сказал по телефону полковник из академии: подвиг.
Сообщение было тревожным и в то же время почему-то радостным. Конечно, без Николая плохо сейчас, но он все-таки молодец. Алексей всегда знал, что брат — молодец. Алексей вспомнил ночной разговор в гостинице и сказал Зуеву: «А вы говорили!» Зуев пожал плечами — мол, ошибся. Только глаза у него были строгие, будто думал иначе, чем говорил.
На небольшое возвышение, сколоченное из толстых свежих досок, поднялся военком. Несмотря на дождь, он был без шинели и плаща, в парадной форме. Множество орденов и медалей тянулось вдоль лацкана кителя. Военком поднял руку, и ордена зазвенели. Алексей подумал: народу много, а как тихо.
— Товарищи, — сказал военком. — Мне не раз приходилось хоронить боевых друзей. Война есть война. — Он откашлялся, и голос его зазвучал резче: — Но особенно горько стоять у могилы сейчас, в мирное время. Ясней понимаешь, как много могли бы сделать те замечательные люди, которым в молодые годы пришлось пасть в бою.
Алексей почувствовал, что рука тети Маруси перестала дрожать. Он насторожился, взглянул на нее. Сжав губы в тонкую, бескровную нитку, тетя Маруся пристально смотрела на военкома.
— …Я лично не знал полковника Реброва, и многие из собравшихся не знали. Но все мы, не задумываясь, пошли бы с ним в бой. Потому что он был настоящим человеком. Но он и теперь с нами. Он пал за Родину, а такие люди — бессмертны.
Алексей поднял голову. Ему показалось, что он уже слышал эти слова — два дня назад, когда стоял на просторной поляне, среди еще робко зеленеющих кустов лещины. Туда привел газик Степан Бурмакин. Определенно он ничего не указал. Только водил долго Алексея по опушке — он, как и обещал, говорил только с ним, мычал что-то под нос, соображая, и наконец изрек: «Должно быть, здесь».
Ему было трудно, Степану. Дорога, по которой он ходил мальчишкой, ушла далеко в сторону. Там, где тянулся орешник, стлалось теперь суглинистыми бороздами недавно вспаханное поле. Оно подходило к самому лесу, и на краю его, как дозорные, стояли высокие, шумные на ветру березы. На них удивленно оглядывалась костлявая мачта высоковольтной электропередачи, тяжелые провода тянулись через поле вдаль, их подхватывали, уменьшаясь в размерах, все новые мачты, а самая маленькая терялась в дымке у дальнего леса.
Под деревьями, рядом с местом, которое указал Бурмакин, один из военкоматчиков сразу нашел гильзу. Всем хотелось думать, что она самолетная, от пулемета. Но кто мог утверждать, что это так? Однако находка подбодрила. Зуев решил не терять времени. Газик помчался в Крутицы, оставил там всех в новеньком, пахнущем стружками и тесом сельсовете и понесся в райцентр: по предложению Кекеша Зуев решил привезти на место розыска саперов.
Полковника не было долго. Он появился вечером, когда стемнело, усталый и злой. С ним пришла полуторка, в кузове которой сидели, зажав между колен миноискатели, два молоденьких солдата и такой же молодой, розовощекий, но очень серьезный лейтенант. Кое-как переночевали и рано утром выехали на поиски. Спохватились — где Бурмакин, но его не оказалось. Кто-то сказал, что он исчез еще накануне.
На опушку пришли молча. Солдаты пошептались с лейтенантом, нацепили наушники и двинулись сквозь подлесок, опустив к ногам копья миноискателей. Алексей до боли в глазах всматривался в стриженый затылок солдата, торчавший над толстым воротником шинели. Он почему-то боялся, что с солдатом может вдруг что-нибудь случиться. Это странное чувство заслонило даже главное, что идут поиски не мин — дюралевого гроба, в котором, быть может, похоронен отец.