Алексей даже смутился от неожиданного праздничного видения. Подумал, что девушке, пожалуй, пора спросить что-нибудь, раз позвонила, и тут же сам спросил — торопливо, словно боялся, что его уличат в невежливости:
— Вам кого?
Она не изменила положения головы, и волосы, изгибаясь на концах, так же мягко закрывали щеку.
— Мне нужен Николай Николаевич Ребров.
— Его нет.
— Он скоро придет?
— Нет, он в госпитале.
Она вдруг выпрямилась, недовольная, повела плечом и переступила с ноги на ногу.
— Но он мне очень нужен.
Алексей постарался изобразить сожаление:
— Его нет. Но я могу ему передать. Я тоже Ребров.
— Мне нужен он сам. И непременно сегодня.
Он неловко пригласил ее пройти в квартиру, — разговор, видимо, предстоял длинный. Она послушно пошла за ним.
В комнате Алексей снова посмотрел на нее и растерялся: в солнечном свете девушка казалась еще прекрасней. Он чувствовал, что ему нравится смотреть на нее, и сердился на себя за это. Стал торопливо объяснять, что брат поправляется и, наверное, через неделю будет дома. Можно оставить телефон, и он, Алексей, тотчас сообщит, когда Николай выпишется.
Она слушала его с таким видом, будто наперед все знала. И спокойно, словно заученную реплику, произнесла:
— Нет. Он мне нужен непременно сегодня.
— Ну ладно, — сказал он, стараясь говорить так же, как она, равнодушно, — я как раз собираюсь в госпиталь. Хотите со мной?
— Вот это другой разговор. Пошли.
Снимая фуражку с вешалки, он усмехнулся: слова девушки звучали, как команда.
Демонстрация еще не кончилась, и о том, чтобы найти такси, нечего было и думать. Они пошли к метро. По тому, как его спутница уверенно шагала в нужную сторону, как привычно смотрела перед собой, не замечая домов и людей с шарами, флажками, с яблоневыми ветками, с портретами на обвитых кумачом древках, он понял, что она москвичка. Но откуда знает Николая? Вообще-то, у брата много знакомых женщин, однако все они старше. Этой, наверное, только-только двадцать. Хотя современных девиц не поймешь — накрашенные, намазанные, разодетые так, будто им пора скрывать свои годы. Впрочем, этой идет…
Он приладился к шагу девушки и будто невзначай спросил:
— А вы давно знаете Николая?
— Я его совсем не знаю.
— А зачем он вам тогда?
Она склонила голову, как на лестнице, и волосы снова закрыли щеку.
— Разве вы любопытный?
Он смутился и не ответил. Всю дорогу до метро молчал и только в поезде решился произнести несколько малозначащих фраз о погоде и демонстрации. Спутница слушала, поглядывала на него и молчала. Лишь когда вошли в госпитальный садик, спросила:
— Скажите, а ваш брат хорошо чувствует себя? Мы его не побеспокоим?
Короткое, невзначай брошенное «мы» обрадовало Алексея. Словно рухнул невидимый забор, отделявший его всю дорогу от девушки. А он сейчас больше всего на свете хотел, чтобы рухнул этот забор. Совсем невпопад спросил:
— А вас как зовут?
Она улыбнулась понимающе:
— Женя.
Он схватил ее за руку, потянул к крыльцу:
— Мы не потревожим его, Женя. Он ходячий и будет рад, что мы пришли.
В приемной их продержали минут десять. По случаю праздника было много посетителей: халатов не хватало. Наконец сестра сделала им знак, и они пошли по коридору, чувствуя на себе взгляды сидящих на диванах больных и пришедших проведать их родственников и знакомых.
Картина, которую они застали в палате, совсем не напоминала больничную. Старший Ребров сидел, подперев руками голову, и напряженно смотрел на стоявшую рядом на стуле шахматную доску. По другую сторону доски расположился толстый и лысый дядя в госпитальном халате. Он тоже сосредоточенно взирал на пешки и двух королей, оставшихся на доске от всего былого деревянного воинства. Игра, видимо, вступила в заключительную стадию, но было еще не ясно, кто выиграет.
Алексей вплотную подошел к брату. Тот, взглянув на него, тут же опустил голову и погрозил пальцем — подожди. К счастью, заметил, что Алексей не один, тряхнул головой, словно хотел освободиться от дьявольского наваждения шахмат, и улыбнулся:
— Ох ты, гости к празднику пожаловали! А мы заигрались.
— Уж куда там, — сказал Алексей, недовольный тем, что Жене придется знакомиться с братом в столь прозаической обстановке.