— Нам читали, — сказал Алексей. — Воронова предупредили о неполном служебном соответствии.
— Крепко, — сказал Николай. — А мне?
— Тебе ничего. Благодарность.
— Диапазон, — сказал Николай. — Ну и ладно. Значит, можно будет дальше работать. Эх и развернусь, когда сниму этот дурацкий халат! Такие идеи у меня есть!
— Опять по поводу моего прибора?
— А-а, Веркин протрепался? Я ему покажу!
— А сам не мог сказать?
— А ты сам не мог сделать? Вместо того чтобы голову в руки взять, плетешься за Вороновым, ждешь, пока он тебе табличный интеграл подскажет. Авторитеты — вещь хорошая, когда ты сам авторитет. Иначе всю жизнь на подхвате проходишь. Правда, Женечка?
Женя не ожидала вопроса. Подняла склоненную набок голову, откидывая волосы, и чуть покраснела.
— Смотря какие авторитеты. Если стоящие, не худо и послушать.
— Теория, — сказал Николай. — Надо работать, а остальное приложится. Ра-бо-тать, — повторил он с расстановкой. — Хочешь, Алешка, проверим? Вот дай мне слово, что ты один, без посторонней помощи, за тридцать дней начиная с сегодняшнего, закончишь свою игрушку. Только загорись, рассердись на себя и на весь мир. Даешь слово?
Алексей нерешительно покосился на брата. Что-то завидно-дерзкое, вызывающее было в его словах. Вспомнились строчки из газеты: «Он из тех людей, для которых брать препятствия стало обычным и самым желанным делом в жизни». Немного выспренно, но в сущности верно. А что, если тоже взяться вот так: раз, два и пошел? Алексей нерешительно произнес:
— Скоро экзамены.
— Эка невидаль! Подумай, сколько людей на земле сдает их каждый год. Ну?
Это было похоже на игру в очко. Николай смотрел на брата так, словно подзадоривал его тянуть еще одну карту. А тот прикидывал: не будет ли перебора?
— А как же Горин? Мы вместе работаем.
— Тот длинный, баскетболист? Он не в счет. Помощники всегда нужны. Даешь слово?
— М-м… — Еще один взгляд на Женю, искоса, тревожно, потом в упор на брата: — Даю.
— Ура! Скоро станешь реалистом, романтик. Не зря корреспондент назвал «взявшим эстафету отцов».
— Опять? — Алексей упрекнул уже беззлобно, в тон Николаю.
— Ну все, не буду.
Женя смотрела внимательно, серьезно. Алексей перехватил взгляд, и ему показалось, что она сейчас думает о чем-то, связанном с Николаем, но далеком от их разговора. Волосы опять закрыли щеку. Алексей почувствовал, что смотрит на Женю неприлично долго; смутившись, сказал:
— А на улице совсем весна…
Николай не обратил на его слова внимания, он тоже о чем-то думал. А Женя вдруг взглянула на часы:
— Мне пора, — и встала.
Братья заговорили наперебой, удерживая. Особенно старался Алексей. Он с жаром настаивал, обещал найти такси, но чувствовал, что уговоры бесполезны: у Жени не было никакой необходимости оставаться с малознакомыми людьми. Да и неинтересно ей в праздник торчать в больничной палате. Письмо передала, обещание выполнила. Алексей умолк. Николай пожал гостье руку, поблагодарил и, когда они все трое стояли у двери, толкнул Алексея под локоть — шагай, мол, и ты.
Алексей благодарно посмотрел на брата и, когда тот подмигнул хитро, словно еще раз подталкивая вслед за Женей, выскочил за дверь. Но тут же вернулся:
— Коля, дай мне папину тетрадь. Ты ведь прочитал?
Николай достал из тумбочки тетрадь:
— Баламут ты, Алешка. Нашел время. Ну ладно — беги. Да приходи чаще. Слышишь?
Алексей догнал Женю во дворе. Она негромко спросила:
— А вы-то почему ушли?
Он смущенно поправил фуражку.
— Я тут часто бываю. И завтра буду. Ничего.
Они снова пошли молча, на расстоянии, как бы сторонясь друг друга. Только их тени почти касались. Каблуки Жени мерно постукивали. Когда были уже возле ворот, она вдруг остановилась и посмотрела на Алексея строго, испытующе.
— А почему брат называет вас романтиком? — Взгляд у нее был точно такой же, как недавно, — внимательный и одновременно отсутствующий, словно думала она о далеком, не связанном с тем, о чем спрашивала.
— Он всегда так меня называет, — ответил Алексей, ее очень понимая, что она от него хочет. — Говорит, я слишком всерьез принимаю жизнь.
— А это хорошо или плохо — всерьез?
— Не знаю. Думаю…
— Что? — Нотка странного нетерпения проскользнула в этом вопросе, и Алексей покорно заторопился:
— Я думаю, хорошо.
Больше она ничего не спросила. Волосы, изогнутые полумесяцем, отгородили от Алексея ее лицо. Он шел рядом и боялся проронить слово. И, уже не скрываясь от себя, но все еще робея, любовался Женей. Подумал: жаль, что не может сейчас идти ей навстречу, разглядел бы по-настоящему. На углу, в толпе, слегка дотронулся до ее руки и остановился.