— Справляюсь. Горин помогает.
— Баскетболист? Ты не очень на него надейся, пусть себе мяч гоняет. Ты сам.
— Я работаю.
— А тут холода, понимаешь, вернулись. За окном пасмурно, на душе невесело. Вот — в шахматы с утра до ночи режемся.
Николай посмотрел на скамейку, где стояла доска с фигурами. Лысый, скрючившись, по-прежнему колдовал над ней. Он был без шапки, кожа на голове поблескивала. Наконец встал и бережно понес раскрытую доску к больничному корпусу. Николай крикнул:
— Самсон Самсоныч, сложите фигуры! Я помню позицию.
— Ничего, — отозвался лысый. — Если позволите, я перехожу с «e2», ладно?
— Валяйте, — согласился Николай и тихо пояснил: — Никак обыграть меня не может и все норовит переходить. Чудак! А ты, Сурок, что такой невеселый? Тоже погода действует? Это, брат, черемуха цветет. Еще недельку, и все снова запоет, засвищет, и гроза грянет — майская, про которую Тютчев писал, а там и купаться можно будет…
— Коля, давай сядем. Мне поговорить с тобой надо.
Алексей уселся на скамейку первым. Николай с интересом смотрел сверху — волнуется, трет ладони о коленки.
— Ну, давай, говори, — подбодрил он и вытащил из кармана пальто сигареты.
— Скажи, Коля… Вот когда комиссия про пожар свой отчет составляла, там было написано, что огонь пошел от силового щита и что уже потом загорелись измерители топлива?
— Ну да, от щита. — Николай насторожился. — А тебе зачем? Тебя в комиссию назначили, что ли?
— Да нет. Просто… пожар начался не так. Он из боковой комнатки начался, где твой прибор стоял.
Алексей осекся, испуганно смотрел на брата. Весь день он сочинял эти фразы. Были десятки вариантов. Можно было все подробно рассказать, с того момента как он пришел в мастерскую и как полковник Дроздовский послал их с Гориным на стенд. Или начать с Веркина, или спросить, что Николай вообще думает про то, что случилось. Но был еще и этот путь: бросить, как иногда бросают следователи, неумолимую фразу, из которой допрашиваемый вдруг узнает, что про него все известно. Только ведь это брат, а ты не следователь. Можно было и не говорить. Можно… А вот получилось вдруг, само собой, и теперь не вернешь сказанного. И главное, ясно, что выстрел — в цель. Старший Ребров не ждал такого вопроса. Вон как прыгает в руке огонек спички…
Молчание длилось долго. Николай методично раскуривал сигарету. Наконец проговорил:
— Допустим, что было так, как ты говоришь. Что это меняет?
— Я не знаю. Пришел к тебе посоветоваться. Я был на стенде и нашел в боковой комнатке кусок, отбитый от кожуха переключателя. А потом, в мастерской, мы с Гориным случайно наткнулись на обгорелый переключатель, и у него край был обломлен. Но Веркин сказал, что он сгорел не на стенде, а раньше, в лаборатории. Я приложил кусок к кожуху. Совпало. Вот и подумал, что Веркин что-то скрывает про пожар. Пришел сказать тебе.
Николай бросил окурок на землю и долго тер его ногой, пока тот не исчез в пыли.
— Ну что ж, Сурок, ты молодец, что пришел и все рассказал. Мне, понимаешь? Не кому-нибудь другому. Признаюсь, Веркин действительно кое-что скрыл. Так, по мелочи. Он думает, что сказать об этом переключателе — значит поставить под удар мой прибор. Разбираться ведь не станут. Кому какое дело, что переключатель барахло, и не я, а на каком-то заводе его делали. Скажут — прибор огнеопасен. И попробовать больше не дадут. А прибор на изобретение тянет, солидное. Если им дальше заняться, можно диссертацию сгрохать. А почему начался пожар — какая разница? Стихийное бедствие. Да и погасили его быстро. Приборы отремонтируем, я уже скоро на работу выйду. Вот и все, убыток небольшой. Так сказать, издержки эксперимента. Понимаешь?
Алексей кивнул. Он сидел насупившись и смотрел в то место, где брат затоптал окурок. Думал: «Вот и все. Все легло на свои полочки. И Николай по-своему прав. И Веркин даже молодец, а не темная личность. Сколько поговорок есть про то, что не надо совать нос не в свое дело. Народная мудрость».
— Я пойду, Коля, — сказал он и встал. — Пойду, дел у меня много.
— Подожди, сядь. Давай до конца договорим. — Николай сильно потянул брата на скамейку. — Ну скажи, что тебя беспокоит?
— Сам не знаю. Я часто в последнее время думаю об отце. И сейчас думаю. Ему бы все это не понравилось: и Веркин, и все ваши уловки.
— Хм, ты прямо как Гамлет. С тенью отца советуешься.
— Не говори так. Я серьезно.
— Ну что ж. Если серьезно, так отец сказал бы, что воюют не числом, а уменьем. У него, кстати, это несколько раз в тетради встречается.
— Воюют? С кем? Разве работать в академии, изобретать — это война? И кто тебе враг? Воронов?