— Нет! — вдруг выкрикнул Оболенцев, и Антон испугался, что их услышат. — Не сейчас. Я занят, понимаете, занят! У меня съемка, вы же видите.
— Но я недолго. Второй день жду.
— Нет! Вечером, ночью, когда угодно, только не сейчас. — Оболенцев решительно повернулся и зашагал обратно к машине. Внезапно остановился, властно взглянул: — И чтобы больше я вас не видел на площадке, ясно?
— П-почему же? — не понял Антон. — Земля не купленная… А дело у нас серьезное, сами знаете.
— Вот поэтому и скройтесь. Если сами не уйдете, прикажу увести!
Он пошел быстрым шагом, Оболенцев, и было глупо кричать ему вслед. Вот бы догнать и дать по шее — другое дело. При всех. Чтоб с катушек долой, чтоб рубашечку беленькую вконец измарал…
— Слабо, между прочим! — все же крикнул Антон. — Вот возьму и не уйду!
Оболенцев не обернулся.
«Ну, сука, погоди, — бормотал Антон, задыхаясь от обиды, — ну, шалавый…» А сам шагал по дороге и не понимал, что шагает, что выполнил приказ, которого, в сущности, мог и не выполнять. Только миновав с полкилометра и немного успокоившись, решил — фиг с ним, с этим неврастеником. Сам виноват, не то место выбрал да и время.
Он уже собрался свернуть к берегу Древны, искупаться, но за спиной затарахтело, заныл мотоциклетный сигнал, пришлось отвернуть от дороги.
Красная «Ява», пыля, проскочила мимо. По шлему, по кожаной куртке Антон узнал в седоке Славку. Мотоцикл сбавил ход, но не остановился. Славка обернулся, изловчась, махнул рукой и что-то крикнул. Антон не разобрал что, но, показалось, обидное — вроде оболенцевского, недавнего.
И, торопясь, будто мог еще успеть, он нагнулся, поднял с земли камень и, натужившись, швырнул в дальнее, уже пыльное облачко.
— Ишь разъездились… Х-х-озяева!..
7
Возле сплошной стены дома, с одним лишь окном в дальнем конце, был врыт в землю стол с лавками по бокам, и весь его заставляли пустые бутылки. Издалека, от калитки, не сразу поймешь, что тут происходило. Четыре мужика толковали целый час, могли и надраться.
Только подойдя ближе, Антон разобрал, что бутылки — из-под «Боржоми»; в одной еще осталось, и ему смертно захотелось пить.
Он покосился на босую девчонку в коротком, уже не по росту платье, снимавшую с веревки белье, и сказал себе, что пить все равно не попросит, а девчонка хорошо бы ушла — лишняя. Но Оболенцев словно почуял или специально так постарался — первым делом подставил стакан:
— Наливайте, пока есть. Свеженький, московский…
Режиссер успел переодеться в чистую тенниску, сидел, прислонясь к бревенчатой стене, и не выглядел таким усталым, как днем, на проселке.
Пришлось налить и выпить. Глупо сразу, с первых слов задираться, хоть и обида была и осталась. Столько ведь ждал! Сто раз исходил берег реки и все село, отобедал в дорожной столовой, пока группа не вернулась со съемки. На базе объяснили, где живет режиссер, оказалось, возле клуба, но еще долго не появлялся «рафик», его, оболенцевский, а подкатил — так с целой компанией, до самых сумерек этот вот теплый «Боржоми» дули…
Антон поставил стакан на стол и снова покосился на девчонку, снимавшую белье, — ушла бы поскорей.
— А вы, я вижу, в полном параде, — сказал Оболенцев. — Для важности или уезжать собрались?
— Уезжать, — сказал Антон, хотя облачился в военную форму именно для важности. Ждал, ждал, слушая грачиный крик над колокольней, репетировал про себя, что скажет, и уж когда прогнали стадо, когда вместо режиссера протерлась в калитку черно-пегая корова, побежал в избу к Марье Даниловне и переоделся. Подумалось, так будет верней.
Тогда еще обрадовался, что не застал Славку. После встречи на дороге просто и видеть его не мог. А уж перевоспитывать сразу двух ухажеров совсем не было сил.
— Форма вам идет, — сказал Оболенцев и плеснул себе в стакан. Он, похоже, смущался от настойчивости собеседника, все же явившегося для разговора, пренебрегшего тем, что случилось полдня назад, и осторожно нащупывал, как вести беседу дальше.
— На форму не обижаюсь, — глухо сказал Антон и поглядел на крыльцо, по которому, загородившись грудой белья, поднималась так мешавшая ему девчонка-свидетельница.
— Вы простите за резкость, — сказал Оболенцев. — Ну, днем. Не мог иначе — работа. Вот теперь…
— Теперь уж чего откладывать, Кирилл Константинович! Слушайте, чего скажу. — Антон поглубже вздохнул и вывел: — Жила-была у меня сестренка. И все вроде в норме, а вот вы появились — и нехорошо дела пошли. Мягко говоря, нехорошо… — Он видел, как отделился от стены Оболенцев, как нахмурился вдруг, и, чтобы не перебил, сделал предостерегающий жест: — Слушайте, слушайте! Два дня я тут проболтался, этого разговора ожидал. А скажу коротко. Значит, так: чтоб ни звонков, ни встреч с моей сестрой никаких больше не было. Никаких! Грозить не собираюсь, только управу найду. Понятно? Не в лесу живем!