— Пятьсот… Близко город… В кабине дым…
Танин чувствовал, что еще секунда — и он ничего не успеет. Включил камеру и выгнулся весь, сколько позволяли ремни, чтобы не выпустить «семнадцатую» из кадра. А в наушниках уже неслось без пауз:
— Семнадцатый, высота?
— Триста. Дым… дым в кабине.
— Я ноль второй. Вижу огонь на семнадцатом… Он горит!
— Катапультируйся, семнадцатый! Прыгай! Приказываю прыгать!
— Город… — не соглашался Славка. — Подо мной город!
И тут — Танин даже удивился, как ему стало удобно снимать, — спарка словно бы удвоила скорость, почти поравнялась с «семнадцатой». Фигурнов, странно молчавший про съемки Фигурнов, будто бы проснулся и, как опытный ассистент оператора, управляющий краном, накренил самолет. Даже рукам стало удобнее, подумал Танин. Вот только земля очень близко, так ведь можно и врезаться в нее, точненько в дома можно вмазать, в улицы, в эту фабрику с трубами. И привет!
Его вдруг кинуло в сиденье, обжало костюмом, он почувствовал, что пошли вверх, круто вверх, и в прямоугольнике кадра успело только мелькнуть что-то красное и сразу черное — столбом, словно от горящей нефти.
Но это было всего мгновение. Дальше пошло небо — далекое, голубое, тихое…
«Все-таки он не зря приехал, — подумал Оболенцев о полковнике из штаба округа. — Все-таки им хлопотно с нами». И даже посочувствовал мысленно полковнику, когда тот наклонился к Понизовскому, велел передать, чтобы самолеты не задерживались, сразу шли домой. «Ответственность, — подумал Оболенцев. — Груз ответственности что-нибудь да значит».
А за широкими стеклами СКП было так покойно, никто не собирался взлетать. Зеленая трава и серый бетон. Кирилл смотрел вдаль и не понял, отчего рядом задвигались, заволновались и вдруг застыли. И почему полковник протянул вперед руку, как бы пытаясь выхватить микрофон у Понизовского. В это же надо было вникнуть: «Пятьсот… Близко город. В кабине дым…» И Оболенцев дернул за рукав майора с красной повязкой, вместо которого за пультом сидел все время Понизовский, а теперь и того сменил приезжий.
— У кого… дым?
— У Широкова, не слышите, что ли?
Да, конечно, думал Оболенцев, я слышу. Полковник говорил «семнадцатый». Это Широков, Славка, и я приглашал его вечером в гости. А теперь под ним город… Почему же так было легко утром на реке, думал Кирилл. Разве можно, чтобы сначала легко, а потом вот так?
Внезапная боль пронзила его. Как два дня назад, когда позвонила Тамара. Но он не думал о причине этой боли, только чувствовал ее. И как прежде, быстро спохватился, нашел выход, спасительную версию, почему ему худо. «Теперь нам не дадут снимать, — думал он. — Теперь уж не дадут. Никогда». И навалился на стол с пультом, почти прижался к Понизовскому.
Он выпрямился, лишь когда полковник отшвырнул микрофон, когда все уже стояли в молчаливом ожидании. А потом полковник сказал:
— Инженера ко мне. И срочно отправить людей к месту падения.
Встали рано, но в Аринске были в десять, а может, в начале одиннадцатого: бегали смотреть на рухнувшую, сдернутую тросом колокольню, да еще час, наверное, про-завтракали и автобус ждали — Антон раз пять ругнул себя за то, что связался со Светланой. Один бы он, точно, садился теперь в метро, ехал дальше. Он и в РОНО, в плоский одноэтажный дом, вошел первым и по узкому извилистому коридору шел впереди, как будто ему требовалось найти инспектора, не Светлане. Она почувствовала, что он злится, и притихла; только когда заметила нужную табличку на двери, виновато произнесла: «Здесь».
В комнате, заставленной столами, сидели мужчина в желтой тенниске и строгая женщина с высокой прической. Женщина и сказала, не подняв головы, что нужного им человека нет, и еще — «Подождите». Светлана присела на краешек стула, а Антон остался стоять, теребя ручку своего чемодана.
Маленькие, как в деревенских избах, окна в комнате были открыты, за ними ярко отражала солнце немощеная улица и кричали мальчишки. Если прислушаться, можно было уловить далекий самолетный гул, но Антон не прислушивался.
— Может, в другой раз? — спросил он у Светланы и понял, что делает ей больно. Она только посмотрела в ответ — виновато и просяще.
Тогда-то и хлопнуло вдали. Антон еще подумал, что мальчишки разбили о камень электрическую лампочку. Он сам пацаном их бил ради этого звука. Но теперь, кажется, перед тем был еще какой-то звук, как будто рев даже, громкое гудение, но он точно не уловил.
Мужчина посмотрел в окно, а женщина так и не оторвалась от бумаг.
Мальчишки уже не кричали, только улица по-прежнему яростно отражала жаркое не по-утреннему солнце.