Но так все время нельзя — смотреть только на дерево, он понимал, что нельзя, и наконец оторвал взгляд от сосны, миновал пожарную машину, касаясь рукой теплого темно-красного борта, и подумал, что знает, что́ увидит сейчас: так уже было в Ужемье, когда разбился замполит. Истребители разбиваются, в общем, одинаково, а ему, Антону, тогда пришлось первому наткнуться на злое, проклятое место… Вот и тут похоже: дымящиеся, искореженные куски белого металла — стали и алюминия, и все разбросано ровным слоем, точно проехал бульдозер и все разровнял по взрыхленной земле. И эта вонь, керосиновая вонь. Просто душит, даже вода из пожарных шлангов не помогает.
Два солдата с малиновыми погонами внутренних войск стояли возле сосны — не той, на которую так долго смотрел Антон, а целой, и перешептывались, показывали вверх, на опаленные огнем ветки. Антон подошел к ним и понял, что там, наверху, — самое страшное… Надо лезть. Он, Антон, тогда тоже лазил с солдатами и фуражку принес, когда уже был гроб, — его фуражку, замполита. Целехонькую. В высотном домике осталась.
Солдат вокруг стало больше, уже не с малиновыми, а с голубыми погонами — эти, значит, уже с аэродрома. Делать приехавшим пока ничего не приказывали, и они стояли кучками, боязливо оглядывая крошево металла, обгорелый подлесок, мешали пожарным. Антон подумал, что солдаты должны были приехать на грузовике, и забеспокоился — как же такси, могли столкнуть впопыхах с дороги, и тогда вытаскивай его полдня… Хотел посмотреть в ту сторону, где была легковушка-такси, но мешали красные бока пожарных машин, и он снова стал размышлять о том, что солдатам придется лезть на сосну, иначе нельзя…
Капитан-авиатор в начищенных на удивление сапогах оказался рядом, и Антон спросил как бы мельком, словно целую вечность служил с этим аккуратистом:
— Сколько лет ему было… ну, замкомэска?
— Какому замкомэска? — спросил капитан, и лицо его было строгим и обиженным, точно его преднамеренно хотели ввести в заблуждение.
— Ну, вот этому, — показал Антон на землю, на дымящийся металл, а потом на сосну.
— Замкомэска! Не успел дослужиться. Старший летчик. Широков фамилия. Славик Широков.
— Как? — спросил Антон и почувствовал, что у него внутри все сжалось в комок и вдруг разнеслось в стороны, неизвестно куда, оставив только пустоту, противную, словно разлитый вокруг керосиновый запах. — Как Широков?
— Увы, — сказал капитан. — Вон и номер его машины остался — семнадцатый… Над самым Аринском двигатель остановился, а он, вишь, куда дотянул, не задел никого!
— Не может быть!
— Отчего же не может, вон же, говорю, как назло, помер остался, весь целиком — семнадцатый. Он на семнадцатой машине летал, Широков, и на КП успел доложить, что падает, что ничего уж сделать не может… А Рындин, его замкомэска, сегодня не летал, я его сам недавно видел.
Вот уж наверняка не надо было торопиться с этой вестью, но Антон бежал, задыхаясь, по гати, через мост, мимо милицейских машин, сквозь толпу и опять по гати, И все это время перед его глазами метался, прыгал, застилая все вокруг, дюралевый лист с рваными краями, о большими, четко выведенными киноварью цифрами: «1» и «7».
Семнадцать, семнадцать… Такси, чтобы разъехаться о аэродромным грузовиком, сдало задним ходом и теперь стояло в конце мощенной булыжником улицы, у краснокирпичного здания фабрики. Метров на пятьсот отъехало, наверное, и Антон вконец запыхался, когда добежал, когда рухнул, просто рухнул на сиденье. И еще не поехали, еще шофер не включил скорость, как Светлана спросила — шепотом, но это было хуже крика там, в РОНО:
— Ну что?.. Он?
— Слава, — сказал Антон и почувствовал, как жжет ему глаза, прямо, как кислотой, жжет. — Слава Широков…
Они добрались до Москвы в пятом часу. Антон велел таксисту прежде ехать на Метростроевскую, где жила Светланина тетка, думал, сам сразу поедет дальше, но спохватился, дал шоферу трояк, кроме положенного, и повел Светлану в подъезд. Он держал ее за локоть даже в просторном лифте, словно она была тяжело больна, и косился в зеркало, на свое и ее отражение, и думал, что она и впрямь больная — всю дорогу не проронила ни слова.