Дробышев тоже узнал меня, но удивление не тронуло его пухлого, обгоревшего на солнце лица. Что он, специально выбрал кабину, где я работал? Ухмыльнулся и сделал от порога шаг вперед.
— Значит, ты? — спросил я вместо доклада.
— Я, — согласился он и вытащил из кармана часы «Молния» на цепочке. — Не доверяешь?
— Отчего же. Ты, значит, здесь служишь?
— Ага. Нашлось теплое местечко.
— Ты, я вижу, не изменился, — сказал я. — Лучше…
— Лучше начинал бы, — перебил Венька. — Времечко, оно бежит себе.
Я спохватился: действительно, нашел, когда беседовать. Отвернулся к шкафу с аппаратурой и стал смотреть на сигнальные лампочки. И вдруг мне показалось, что в настройке системы должна обнаружиться ошибка. Помнилось, прежде импульс был на пределе. А сейчас? Взял отвертку и начал поворачивать регулировочный шлиц, хотя делать это теперь ни в коем случае не разрешалось. Не разрешалось, а я вертел отверткой… Взгляд мой встретился со взглядом Жерехова, он молчаливо укорял: «Что с вами?» Спохватившись, я крутнул шлиц обратно и оглянулся на Веньку. Тот сидел на табурете возле столика, закинув ногу на ногу. Перед ним лежал самодельный блокнот — общая тетрадь, разрезанная пополам.
— Так-так, командир, — сказал Венька. — Двигай дальше. Ты, я вижу, неплохо инструкцию усвоил.
Меня кольнуло это «командир»; в училище ребята так звали скорее из уважения, чем по уставу, и Венька вспомнил давнее, несомненно, для того, чтобы подчеркнуть перемену в наших положениях.
— А кстати, чего это ты за техника вкалываешь? — ангельским тоном спросил он и покачал свои часы на указательном пальце. — Не справился или должности не нашлось?
Я все еще держал в руках отвертку; черт знает что ею натворил из-за нежданной встречи, а теперь этот вопрос — специально рассчитанный, чтобы побольнее задеть.
— Техник заболел. В госпитале.
— Бедняга, — сказал Дробышев, и по тону его голоса было нетрудно уловить, что «бедняга» относится не к технику, а ко мне, и что я оказался на новой должности конечно же по неспособности быть кем-то иным.
Но теперь я промолчал. Дробышев положил часы на стол и что-то писал в своей разрезанной надвое тетрадке. Только изредка, не глядя на меня, бросал каким-то деревянным голосом: «Так, так… Хорошо… Преотличнейше!»
В динамике щелкнуло, я быстро доложил о готовности кабины. Не успел договорить фразы, как посыпались доклады других, и то, что я успел первым, заставило меня улыбнуться — все-таки здорово получилось, что первый, Дробышеву нечего будет сказать. Конечно, ненужной регулировкой я дело подпортил, но не страшно, раз успел.