— Евсеев? Ах, это ты, Корниенко? Тебя-то мне и нужно. Едешь? Я тоже сейчас уезжаю. Просто хотел увериться, что все в порядке. Зайдешь там к командиру или сразу ищи инженера. Дробышев — фамилия. Ты его, наверное, знаешь, он тоже наше училище кончал…
Телефонная трубка стала тяжелой, как гиря. Что он говорит? «Ты его, наверное, знаешь?» А сам Бунчуков не знает, что мы с Венькой более чем знакомы? Я хотел возмутиться, но Бунчуков успел бросить: «Будь здоров», и частые гудки отбоя заколотились в трубке.
Еще с минуту я постоял возле стола и побрел из кабинета. Вот так штука! Выходит, добрались-таки до Дробышева, теперь хлебнет по-настоящему жизни, моей и других инженеров. Той самой, которой он так старательно избегал. Полезно, очень полезно. Вон, оказывается, у него уже ничего не выходит, помощь нужна… Но почему помогать должен именно я? Имел счастье этим заниматься в училище и получил, как он говорит, «сполна». Дудки! Все, что хотите, только не это. Я тоже человек, у меня есть самолюбие…
Так и шел по лестнице, размышляя: что же мне все-таки делать?
К подъезду казармы подлетел евсеевский газик. Лацемидзе услужливо распахнул дверцу.
— Хорошо, что вы едете, товарищ лейтенант, очень посоветоваться надо. Выбрали, понимаете, редактором стенгазеты. А как ее выпускать? Никогда не делал. А товарищ лейтенант Дубинский слушать не хочет, говорит, я шофером тоже не сразу стал. — Лацемидзе громко рассмеялся. — Правда, заголовок для передовой уже имеется. Сам товарищ командир научил. Не специально, конечно, просто разговор у нас один был. Но я думаю, он не обидится. Знаете, как назову передовицу? «Ракеты смотрят в зенит»!
С минуту я еще стоял, глядя в землю. Мне вспомнился отчим, как он говорил: уступать можно только один раз, потому что второй — это уже не уступка, это ты уже ведешь себя по-другому, как смирившийся человек; теперь с тобой что угодно можно сделать.
Я обошел машину, взялся рукой за откинутую дверцу. И вдруг стало так ясно, так понятно, что суть сейчас не в том, поеду я или нет, суть в том, что, если поеду, то в первый и последний раз. В следующий ко мне явится сам Дробышев. И ни Бунчуков, ни Евсеев, даже сам генерал не смогут ничего изменить.
— Так, говоришь, в зенит? — спросил я у Лацемидзе устраиваясь на сиденье.
— Ага, товарищ лейтенант, в зенит, — довольно подтвердил шофер.
— А ты быстро умеешь ездить?
— Оля-ля! Еще как!
Машина рванулась и, отбрасывая назад дома и деревья понеслась по дороге. Лацемидзе вдруг запел по-грузински. Я не понимал, о чем он поет, но мне было хорошо.
1961
СРЕДИ ЛЕСОВ
Рассказ
1
Стол в хате был небольшой, как раз по размеру зеленой карты-двухверстки. Дорохов расстелил карту, расправил ладонями и сидел неподвижно, уставясь на цветные линии, кружки и ромбы. В их расположении он открывал новые зависимости, не приходившие ему в голову час назад, когда он разрисовывал карту, слушая хрипловатый басок комбата.
За спиной, возле печи, возилась старуха — передвигала чугуны, что-то бормотала. Дорохов поначалу прислушивался, потом перестал. Но сохранилось ощущение необычности происходящего: оказывается, рядом с ним, с его военными заботами, могла исполнять свое извечное дело пожилая женщина в белом платке. Он косил глазом в правый угол карты и находил прямые буквы слова «Брянск»; до города оставалось не так уж много: восемьдесят — сто километров.
Войне шел третий месяц, а танковая бригада, в которую Дорохов попал еще в июне, только вступала на поля битвы. И эта карта, расстеленная на деревенском столе, была первой, на которую он, командир роты, нанес обстановку, отчетливо понимая, что синий цвет означает не какого-то противника вообще, как было всегда раньше, а настоящего врага.
Их долго продержали на формировке. С завода, куда за неделю до начала войны приехали получать новые танки, тридцатьчетверки, было приказано двигаться не к границе, а в обратную сторону, под Воронеж, и там потекла будто бы прошлая, довоенная жизнь — с занятиями, стрельбами, проверками матчасти, разве что и занятий и стрельб стало в два раза больше, и в подразделениях все перемешалось — не поймешь, где свои, а где из других частей или совсем новички.
На окраине городка нарыли препятствий, наставили укреплений, и целыми днями, вздымая пыль, танки утюжили землю. Дорохову удалось добиться, чтобы при нем остались все его старые механики-водители, но в виде платы за это ему приходилось проводить в поле целые дни, от восхода до заката, помогая обучать курсантов танковых училищ, которыми пополнили роты.