— Я тебе ещё вот что принесла, — сказала она, передавая что-то Эмме, не поднимая глаз.
Эмма медленно протянула руку и взяла мягкий предмет одежды.
— Пижама?
Реджина снова стала раскладывать одеяла, взбивать подушки и укладывать их на противоположном конце дивана.
— Это просто запасная пижама, которая у меня завалялась. Тебе не обязательно в неё переодеваться, если не хочешь.
Эмма поднесла одежду ближе к лицу: там были серые фланелевые пижамные штаны и мешковатая чёрная кофточка. От них пахло стиркой.
Она положила их обратно.
— Я не могу взять твою одежду, Реджина.
— Это не похоже на то, что ты бы надела? — спросила Реджина более резко, чем предполагала. — Тогда просто оставь пижаму на кофейном столике. Я не собираюсь заставлять тебя.
Эмма моргнула, и внезапно у неё в горле образовался ком. Она прижала мягкую одежду к животу.
— Хорошо, — тихо сказала она. — В любом случае, спасибо.
Реджина закончила раскладывать одеяла на диване и, наконец, встала, повернувшись лицом к гостье. Эмма была выше неё на несколько дюймов, но она была настолько сгорблена, что казалась вдвое меньше. Её зелёные глаза были устремлены в пол.
Реджина сделала шаг ближе, скрестив руки на груди. Она находилась всего в нескольких дюймах от Эммы и вблизи увидела, что ресница лежит на одной её щеке. Она могла видеть крошечные, поблёскивающие кровинки исцеляющей плоти в порезе на её лице.
— Эмма, — тихо сказала она, удивляя себя тем, как душевно она звучала. — Пожалуйста, не оставайся здесь одна.
Она ждала, пока Эмма посмотрит на неё. Когда она это сделала, ресница на её щеке, упорхнула.
— Я не ребёнок, — сказала она, заставляя себя улыбнуться. Но для Реджины это было именно то, кем она являлась; она знала, что Эмма проведёт ночь в панике при каждом шорохе в стенах, при каждой вспышке фар на дороге снаружи. Она знала, что любая тень у окна не даст ей уснуть часами. Эмма и так вздрагивала в тусклом свете, старая пижама всё ещё прижималась к её животу, и если бы она попросила Реджину остаться там с ней, Реджина бы сразу согласилась.
Но она не попросила. Она заставила себя встать прямо, её светлые волосы перекинулись через плечо, и она подарила Реджине улыбку, которая была почти искренней.
— Тебе пора идти спать, — сказала она. — Уже становится поздно.
Реджина взглянула на часы: было десять тридцать. Только десять тридцать? Казалось, что уже часа два.
Она сглотнула.
— Показать тебе, где здесь туалет?
— Я знаю, где он находится. Я была уже там ранее, забыла?
— Но только внизу…
— Реджина, — перебила её Эмма, когда привычный усталый вид омрачил её чёрты лица. — Всё в порядке. Всё будет хорошо. Ты можешь идти.
Наступила долгая пауза. Реджина не была уверена, было ли это от усталости или от печали, но она вдруг почувствовала непреодолимое желание протянуть руки и обнять её.
— Отлично, — сказала она. — Если тебе что-нибудь понадобится, моя комната наверху по лестнице и налево. В конце коридора.
— Со мной всё будет хорошо.
— Не бойся разбудить меня, — сказала Реджина, и вдруг для неё стало очень важно, чтобы Эмма знала об этом. — Я серьёзно. Ладно?
Лицо Эммы приобрело нахмуренный вид.
— Ладно.
— Хорошо, — кивнула Реджина, в последний раз оглядывая комнату. — Угощайся на кухне тем, чем хочешь.
— Ладно, — повторила Эмма. Она всё ещё держала пижаму в своих руках.
В конце концов, Реджина кивнула в последний раз и отвернулась, направляясь к двери.
— Спасибо тебе, Реджина, — голос раздался из-за спины и заставил её остановиться.
Она повернула голову.
— За что?
Эмма уже выглядела так, будто сожалела о том, что сказала.
— За то… что позволила мне остаться.
Это было пол причины её благодарности. Половина того, что она хотела сказать. Но этого было достаточно, и Реджина кивнула.
— Всегда пожалуйста, — сказала она, прислонив одну руку к дверному косяку. — Спокойной ночи, мисс Свон.
— Спокойной ночи.
Реджина, наконец, вышла из комнаты, поднявшись по лестнице с тяжёлым грузом в животе.
[Х]
Эмма стояла перед зеркалом в ванной, а с её лица капала холодная вода. Она вздрогнула, когда мыло коснулось травмированной плоти на её щеке.
Она осмотрела себя в ярком свете и похлопала по сухой коже одним из полотенец Реджины для гостей. В последнее время она выглядела всё старше с каждым разом, когда смотрела на себя в зеркало. Тёмные круги под глазами были более выраженными, и когда синяки на её лице, наконец, начали заживать, остальная часть её лица просто стала выглядеть более повреждённой. Морщины её глаз стали трещинами. Впадины её глаз стали вмятинами.
Она провела рукой по лицу, давая своим глазам отдохнуть на секунду. Всё ещё пахло как дома.
Она ненавидела себя за то, что тосковала по дому.
Эмма купила дом в Бостоне три года назад, всего через шесть месяцев после знакомства с мужем. Избиения начались только после того, как они поженились, но с первого дня всё было… не совсем правильно.
Когда он попросил её перестать работать, она сопротивлялась. Он перестал разговаривать с ней на неделю.
Когда он сказал ей, что хочет детей, а она сказала, что не готова, её противозачаточные таблетки пропали.
Он любил её и нежно целовал, и он мог рассмешить её в самые паршивые дни. Но когда они шли куда-то вместе, его рука всегда оставалась за её спиной, ведя её по комнате и держа подальше от других людей. Если кто-то подходил поговорить с Эммой, пока он находился в уборной, она паниковала, внутренне умоляя их снова уйти, зная априори, ещё до того, как всё пойдёт не так, что если он вернётся и увидит другого человека, разговаривающего с его девушкой, остаток вечера будет испорчен.
Затем с ним произошёл несчастный случай. Смех стал звучать реже. Ему стало лучше, и они поженились, но, тем не менее, изменения были необратимы.
Эмма опустила глаза и задрала на несколько дюймов свою футболку. Её самый большой шрам был там: рваный белый шрам на одном бедре, который появился от того, что он толкнул её в стену, и ей удалось наткнуться на дверную ручку. В тот день он пришёл домой с работы и вдруг, казалось бы, ни с того, ни с сего, сказал ей, что боится, что она его бросит. Он больше не был тем человеком, в которого она влюбилась, и поэтому она собиралась уйти и разбить ему сердце, а он не смог бы жить без неё. Поэтому он толкнул её и смотрел, как она плачет, а затем он запер её в спальне и подпёр дверь шкафом в коридоре на всякий случай. Он ушёл и оставил её там на всю ночь и большую часть следующего дня.
Когда он вернулся домой, он не извинился. Её бедро всё ещё кровоточило, и она не пила воду в течение 22 часов, поэтому упала в его руки, как только он выпустил её.
Эмма взглянула на вмятины на костяшках пальцев, которыми пыталась выбить окно в тот день. Она не была такой сильной, как раньше, и всё, что ей удалось сделать, — это лишь причинить себе боль.
Синяки и шрамы, которые были разбросаны по всему её телу, были хорошо знакомы ей, но он редко оставлял следы на её лице, отчего она не могла перестать смотреть на них. В некотором смысле, она даже была рада им — наконец, было что-то, что дало ей понять, что это неправильно. До сих пор она была в состоянии убедить себя, что их брак был в порядке, и он любил её. У него просто были проблемы с контролем гнева. В этом не было его вины. Она провоцировала его, и было вполне естественно, что он набрасывался на неё иногда.
Но неделю назад он пришёл домой пьяный, его тёмные волосы ниспадали на глаза, а на губах играла жестокая насмешка. Эмма готовилась ко сну. Она замерла, когда увидела его в дверях.
— Что? — посмотрел он на неё.
Она сразу же отвернулась, возвращаясь к рубашке, которую складывала.
— Ничего, — сказала она, но её сердце уже бешено колотилось. Она перевела дыхание. — Ты просто напугал меня.